В поле гостьей запоздалой,
Как Церера, в ризе алой,
Ты сбираешь васильки;
С их душою одичалой
Говоришь душой усталой,
Вяжешь детские венки.
Вязью темно-голубою
С поздней, огненной судьбою
Золотые вяжешь дни,
И над бездной роковою
Этой жертвой полевою
Оживляются они —
Дни, когда в душе проснулось
Всё, в чем сердце обманулось,
Что вернулось сердцу вновь…
Всё, в чем сердце обманулось,
Ярче сердцу улыбнулось —
Небо, нива и любовь.
И над щедрою могилой
Не Церерою унылой
Ты о дочери грустишь:
День исходит алой силой,
Весть любви в лазури милой,
Золотая в ниве тишь.
Отверзлось небо, мысль взлетаетъ,
Пронзаетъ дальность погибаетъ,
Не обретая ей конца,
И нѣкимъ мракомъ преткновенна,
Свергается оттоль смущенна,
И славитъ мудраго Творца.
Тамъ множество свѣтилъ горящихъ,
Подсолнечнымъ своимъ свѣтящихъ,
И тьма великихъ твердыхъ тѣлъ.
Ты царствуетъ, Владыко, вѣчно,
И все пространство бесконечно,
Господства твоего предѣлъ.
Когда сердитый вихрь приходитъ,
И воздухъ въ беспорядокъ вводитъ,
Пески смущаетъ, прахъ мятетъ:
Такъ мысоль моя теперь смятенна;
Открывшаяся мнѣ вселенна,
Являетъ то: конца ей нѣтъ.
Я свѣтъ на свѣтъ постановляю,
И миліоны предъявляю
Ихъ смутной мысли я своей.
Толикожъ ихъ взношу надъ оный,
И паки, паки миліоны:
Пещинка то вселенной всей.
