В ресторане было от электричества рыжо́.
Кресла облиты в дамскую мякоть.
Когда обиженный выбежал дирижёр,
приказал музыкантам плакать.
И сразу тому, который в бороду
толстую сёмгу вкусно нёс,
труба — изловчившись — в сытую морду
ударила горстью медных слёз.
Ещё не успел он, между икотами,
выпихнуть крик в золотую челюсть,
его избитые тромбонами и фаготами
смяли и скакали через.
Когда последний не дополз до двери,
умер щекою в соусе,
приказав музыкантам выть по-зверьи —
дирижёр обезумел вовсе!
В самые зубы туше опоенной
втиснул трубу, как медный калач,
дул и слушал — раздутым удвоенный,
мечется в брюхе плач.
Когда наутро, от злобы не евший,
хозяин принес расчёт,
дирижёр на люстре уже посиневший
висел и синел ещё.
Гуси ходят поутру
По широкому двору,
Беспокоятся, кричат,
Не сочтут никак гусят…
«Га-га-га! го-го-го-го!
Нет гусёнка одного…»
— «Не сбежал ли он в лесок?» —
Говорит им петушок.
— «Нет; не коршун ли унес?» —
Спорит утка — плоский нос.
А индюк: «Балды-балды!
Поищите у воды».
Гуси белые сошлись,
По дороге поплелись.
Черный ворон прилетел,
На плетне повыше сел:
«Карры-карр! я сам видал,
Как с гусёнком волк бежал».
Как теперь помочь беде?
Гуси с горем — марш к воде
И пустились по волнам…
Глядь — гусёнок тоже там!
Загалдели гуси враз:
«Как ты смел уйти от нас?»
А гусёнок: «Го-го-го!
Мне вода милей всего».
