Во дворе крематория снова выстроилось восемь человек. У всех были красные значки политических заключенных. Бергер не был знаком ни с одним из них, но теперь он знал их судьбу.
Специально выделенный дежурный Дрейер уже находился на своем месте в подвале. Он отсутствовал целых три дня. Это не позволило Бергеру осуществить задуманное. Сегодня отговорки больше нет, значит, надо рисковать.
— Начинай прямо здесь, — угрюмо проговорил Дрейер. — Иначе нам не справиться. В последнее время они у вас мрут, как мухи.
Прогрохотали сверху вниз первые мертвецы. Трое заключенных раздели их и рассортировали вещи. Бергер проверил зубы; потом трое погрузили мертвецов в лифт.
Полчаса спустя явился Шульте. Он выглядел посвежевшим и выспавшимся, однако не переставая зевал. Дрейер писал, а Шульте временами поглядывал на него.
Подвал был просторный и хорошо проветрен, но скоро сгустился трупный запах. Его испускали не только голые тела, он притаился даже в одежде. Лавина трупов не убывала; казалось, что она погребла под собой время, и Бергер уже почти не воспринимал, вечер это или всего полдень, когда Шульте, наконец, встал и объявил, что надо идти есть.
Дрейер сложил свои вещи.
— Насколько мы обгоняем обслуживающих печи крематория?
— На двадцать две минуты.
— Хорошо. Обеденный перерыв. Скажи-ка работающим наверху, чтобы перестали бросать трупы, пока я не вернусь.
Трое других узников сразу вышли наружу. Бергер подготовил еще одного мертвеца.
— Давай! Вперед! — пробурчал Дрейер. Прыщик на его верхней губе превратился в болезненный фурункул.
Бергер выпрямился.
— Мы забыли тут зарегистрировать этого.
— Что?
— Мы забыли зарегистрировать этого как умершего.
— Чушь собачья! Мы всех записали.
— Это не так. — Бергер изо всех сил старался не повышать голос. — Мы записали на одного человека меньше.
— Слушай! — взорвался Дрейер. — Ты с ума сошел? Это что еще за болтовня?
— Нам надо включить в список еще одного.
— Вот как? — Дрейер раздраженно посмотрел на Бергера. — А чего ради делать это должны мы?
— Чтобы в списке был полный ажур.
— Какое тебе дело до моего списка?
— Другие списки меня не волнуют. Только этот.
— Другие? Какие еще другие, ты, скелет?
— В которых актируются золотые вещи. Дрейер на миг задумался.
— Ну, что все это значит? — спросил он. Бергер перевел дыхание.
— Это значит, меня нисколько не волнует, все ли в порядке в этих списках по учету золотых вещей.
Дрейер хотел изобразить какой-то жест, но сдержался.
— В них все в порядке, — проговорил он с угрозой голосе.
— Может быть. А может, и нет. Чтобы выяснить, достаточно их просто сравнить.
— Сравнить? С чем?
— С моими списками. Я их веду с тех пор, как здесь работаю. Так, осторожности ради.
— Смотри-ка! Ведешь список, ты, проныра. И ты считаешь, тебе скорее поверят, чем мне?
— Думаю, что да. Я ведь с этих списков ничего не имею.
Дрейер осмотрел Бергера с головы до ног, словно видел его первый раз в жизни.
— Значит, ничего не имеешь? Я в это не верю. А чтобы это мне преподнести, ты выбрал подходящий момент здесь, в подвале, так, что ли? Один на один — вот, в чем твоя ошибка, мыслитель! — Он ухмыльнулся. Фурункул давал о себе знать. Ухмылка напоминала злую собаку, оскалившую зубы. — Может, ты еще знаешь, что сейчас удерживает меня от того, чтобы слегка начистить твою тупую морду и положить твой трупик рядом с другими? Или прищемить тебе дыхательное горло? И тогда ты сам окажешься тем, кого недостает в твоем списке. Никаких объяснений здесь не потребуется. Мы ведь с тобой одни. Просто свалился. Стало плохо с сердцем. Одним больше или меньше — особой роли здесь не играет. Проверять никто не станет. Уж тебя-то я оприходую, можешь не сомневаться.
Дрейер подошел ближе. Он был на шестьдесят фунтов тяжелее Бергера. Даже с щипцами в руке Бергер не имел ни малейшего шанса. Он сделал шаг назад и споткнулся о мертвеца, лежавшего сзади него. Дрейер схватил Бергера за руку и вывернул ему запястье. Щипцы выпали у него из рук.
— Так-то оно лучше, — проговорил Дрейер и одним движением приблизил его к себе. Искаженное лицо Дрейера оказалось совсем рядом с глазами Бергера. Лицо было красным. На губе с голубыми краями блестел фурункул. Бергер молчал. Он лишь запрокинул голову, насколько хватило сил, и напряг то, что еще осталось у него от мышц шеи.
Он видел, как пошла вверх правая рука Дрейера. Сознание Бергера прояснилось. Он знал, что ему делать. Времени оставалось совсем мало. К счастью, рука Дрейера поднималась почти, как при скоростной киносъемке.
— Этот инцидент здесь уже зарегистрирован, — быстро проговорил Бергер. — Он зарегистрирован и подписан свидетелями.
Рука не остановилась. Она хоть и медленно, но продолжала подниматься.
— Обман, — пробурчал Дрейер. — Хочешь отговориться. Скоро всем этим разговорам конец.
— Это не обман. Мы предусмотрели, что вы попробуете меня ликвидировать. — Бергер пристально посмотрел в глаза Дрейера. — Это первое, что дуракам всегда приходит в голову. Это зафиксировано на бумаге, и, если вечером я не вернусь, документ вместе со справкой об отсутствии двух золотых колец и золотых очков будет передан начальнику лагеря.
У Дрейера замигали глаза.
— Так, да? — проговорил он.
— Именно так. Вы думаете, я не понимал, чем рискую?
— Значит, ты все знал?
— Да. Все зафиксировано. Вебер, Шульте и Штейнбреннер еще хорошо помнят исчезнувшие золотые очки.
Они принадлежали одноглазому. Это не так быстро забывается.
Рука остановилась. Она замерла и упала вниз.
— Это было не золото, — возразил Дрейер. — Ты это сам говорил.
— Это было золото.
— Оно не имело особой ценности. Так, ерунда. Даже для свалки не годится.
— Все это вы сами будете объяснять потом. У нас же есть свидетельства друзей человека, которому они принадлежали. Это было настоящее белое золото.
— Негодяй!
Дрейер оттолкнул Бергера. Он снова упал. Попытался за что-нибудь зацепиться, но уперся рукой в зубы и глаза мертвеца. Споткнулся о труп, но не выпускал Дрейера из виду.
Дрейер тяжело дышал.
— Так, ну и что же, по-твоему, случится тогда с твоими друзьями? Думаешь, они получат вознаграждение, как соучастники, за твою попытку приписать здесь одного покойника?
— Они не соучастники.
— А кто в это поверит?
— А кто вам поверит, если вы об этом заявите? Это будет воспринято как измышление, чтобы ликвидировать меня в связи с этими кольцами и очками. Бергер снова поднялся. Он вдруг почувствовал дрожь. Он нагнулся и стал отряхивать пыль с коленей. В действительности выбивать было нечего. Просто он не мог держать дрожь в коленях и не хотел, чтобы это увидел Дрейер.
Дрейер ничего не заметил. Он дотронулся пальцем до Фурункула. Бергер увидел, что нарыв прорвался и потек гной.
— Так не надо, — проговорил он.
— Что? Почему?
— Не дотрагивайтесь до фурункула. Трупный яд смертельно опасен. Дрейер уставился на Бергера. — Я сегодня не прикасался к трупам.
— Зато я прикасался. А вы прикасались ко мне. Мой предшественник умер от заражения крови.
Дрейер отбросил правую руку и вытер ее о штаны.
— Черт возьми! Что происходит? Проклятье какое-то! Я уже прикоснулся. — Он посмотрел на свои пальцы, словно подцепил проказу. — Давай! Сделай что-нибудь! — крикнул он Бергеру. — Думаешь, мне хочется сдохнуть?
— Разумеется, нет. — Бергер успокоился. Он отвлек внимание Дрейера и тем самым выиграл время.
— Особенно теперь, незадолго до смерти, — добавил он.
— Что?
— Незадолго до смерти, — повторил Бергер.
— Что, смерти? Так сделай что-нибудь, ты, пес паршивый! Смажь чем-нибудь!
Дрейер побледнел. Бергер достал с полки флакон йода. Он знал, что Дрейер вне опасности. Но ему это было все равно. Самое главное, что удалось его отвлечь. Он помазал фурункул йодом. Дрейер отпрянул. Бергер поставил флакон на место.
— Ну вот, теперь продизенфицировали.
Дрейер попробовал разглядеть фурункул, кося глазом мимо носа.
— Все как надо?
— Как надо.
Дрейер еще чуть-чуть покосил глазом. Затем повел верхней губой, как кролик.
— Ну и что ты, собственно, хотел от меня? — спросил он.
Бергер понял, что победил.
— То, что я сказал. Подменить анкетные данные одного умершего. Больше ничего.
— А как же Шульте?
— Он не обращал внимания на имена. Кроме того, он два раза был за пределами лагеря.
Дрейер задумался.
— А как же одежда?
— Тут все соответствует. В том числе и номера.
— Это как? Разве ты…
— Да, — сказал Бергер. — Они при мне, те, что мы хотим подменить.
Дрейер измерил его взглядом.
— Вы все тщательно продумали. Или это все ты?
— Нет.
Дрейер сунул руки в карманы, несколько раз прошелся взад-вперед и остановился перед Бергером.
— А кто мне гарантирует, что в итоге нигде не всплывет твой так называемый список?
Дрейер пожал плечами и сплюнул.
— До сих пор фигурировал только список, — сказал спокойно Бергер. — Список и обвинение. Я мог бы дать им ход, и со мной ничего бы не случилось; в лучшем случае я удостоился бы похвалы. Теперь же… — он показал рукой на лежавшие на столе бумаги, — я причастен к исчезновению одного заключенного.
Дрейер взвешивал. Он осторожно повел верхней губой и снова покосил глазом.
— Для вас риск значительно меньше, — продолжал Бергер. — Только одна попытка из трех-четырех бывает неудачной. Почти всегда все складывается именно так. Вот я «подставляюсь» впервые. Я иду на несравненно больший риск. Мне кажется, это — достаточная гарантия.
Дрейер молчал.
— Надо еще кое-что учесть, — сказал Бергер, пока Дрейер продолжал за ним наблюдать. — Война фактически проиграна. Германские войска из Африки и Сталинграда оттеснены далеко в глубь страны, в том числе и за Рейн. Здесь уже не помогут больше никакая пропаганда, никакие разговоры о секретном оружии. Через несколько недель или месяцев всему конец. Тогда и здесь начнется расплата. Чего ради вам расплачиваться за других? Если станет известно, что вы нам помогли, ваша жизнь в безопасности.
— Кому это — нам?
— Нас много. Повсюду. Не только в Малом лагере.
— А если я об этом донесу? О вашем существовании?
— В какой связи? С кольцами и золотыми очками? Дрейер поднял голову и косо улыбнулся.
— Вы действительно все хорошо взвесили, а?
Бергер молчал.
— Человек, которого вы хотите подменить, собирается бежать?
— Нет. Мы просто хотим его уберечь вот от этого. — Бергер показал пальцем на крючья в стене.
— Политический заключенный?
— Да.
Дрейер плотно сомкнул глаза.
— А если нагрянет строгий контроль и его найдут? Что тогда?
— Бараки переполнены. Его не найдут.
— Его опознают, если он известный политический заключенный.
— Его не знают в лицо. У нас в Малом лагере мы все похожи: мало чем отличаемся друг от друга.
— Староста вашего блока в курсе дела?
— Да, — слукавил Бергер. — Иначе все это было бы невозможно.
— Вы связаны с канцелярией?
— У нас везде связи.
— У вашего человека вытатуирован номер?
— Нет.
— А как же тогда вещи?
— Я точно знаю, какие вещи надо будет подменить. Я их уже отложил в сторону.
Дрейер посмотрел на дверь.
— Тогда начинай! Давай! Быстрей, а то кто-нибудь придет.
Он приоткрыл дверь и прислушался. Бергер прополз между трупами и обыскал их. В последний момент ему пришло в голову еще кое-что. Он решил проделать двойную подмену. Таким образом он хотел запутать Дрейера, чтобы тот никогда не установил имя Пятьсот девятого.
— Быстрей, черт возьми! — ругался Дрейер. — Что ты там копаешься?
С третьим трупом Бергеру повезло; он был из Малого лагеря и не имел никаких отметок на теле. Он сорвал с него куртку, вытащил из-под своей куртки спрятанные пронумерованные куртку и штаны Пятьсот девятого и надел их на покойника. Потом бросил вещи умершего в вещевую кучу и вытащил из-под нее куртку и штаны, которые отложил раньше. Он намотал эти вещи вокруг бедер, стянул их ремнем и снова надел поверх свою куртку.
— Готово.
Бергер тяжело дышал. Перед ним на стенах мелькали черные пятна. Дрейер повернулся к нему спиной.
— Все в порядке?
— Да.
— Хорошо. Значит, я ничего не видел и ничего не знаю. Я был в сортире. Все, что здесь произошло, устроил ты. Я ничего не знаю, понял?
— Да.
Лифт, в котором лежали голые трупы, пошел вверх, потом вернулся пустой.
— Я сейчас схожу за теми тремя снаружи, они будут грузить, — сказал Дрейер. — А ты побудешь здесь один. Понятно?
— Понятно, — ответил Бергер.
— А список…
— Я принесу его завтра. Или могу его порвать.
— Тебе можно верить?
— Безусловно.
Дрейер на миг задумался.
— Теперь ты в этом замазан, — произнес он. — Даже больше, чем я. Или нет?
— Значительно больше.
— Но если что-нибудь станет известно…
— Я не разговариваю. У меня есть яд. Я не буду ни о чем говорить.
— Видимо, у вас действительно все есть. — На лице Дрейepa изобразилось нечто вроде вынужденного уважения. — Я этого не знал.
«Иначе пришлось бы зорче следить, — подумал он. — Эти проклятые трехчетвертные покойники! Даже этим нельзя было верить».
— А ну, начинайте грузить лифт! — сказал он, собираясь уйти.
— Здесь вот кое-что, — проговорил Бергер. — Что?
Бергер вынул из кармана пять марок и положил их на стол. Дрейер взял их себе.
— Хоть что-то за риск…
— На следующей неделе будут еще пять марок…
— Это за что?
— Ни за что. Просто еще пять марок вот за это здесь.
— Ладно, — Дрейер поморщился, но сразу сбросил с себя секундное оцепенение; фурункул противно ныл. — В конце концов, все мы люди, — сказал он. — Все стараемся помочь товарищу.
Он ушел. Бергер прислонился к стене. У него кружись голова. Все получилось лучше, чем он ожидал. Но он не тешил себя иллюзиями; он знал, что Дрейер размышляет о том, как бы отделаться от него. Пока его удерживают угрозы подпольного движения и обещанные еще пять марок. Дрейер будет ждать, пока их не получит. На уголовников можно положиться в том смысле, что они свою выгоду не упустят; этот урок ветеранам преподнес Хандке. Деньги достали Левинский и его группа. Они будут продолжать оказывать помощь. Бергер ощущал натянутую на себя куртку. Она плотно обтягивала его тело. И не привлекала к себе внимание. Он был очень худ, поэтому собственная куртка даже сейчас свободно висела на нем. У него было сухо во рту. Труп с подделанным номером лежал перед ним. Бергер подтащил из кучи еще один труп и положил рядом с «поддельным» покойником. В тот же момент через отверстие влетел новичок. Работа возобновилась.
Появился Дрейер с тремя заключенными. Он бросил взгляд на Бергера.
— А ты что здесь делаешь? Почему ты не там? — гаркнул он.
Это было алиби. Трое других должны были удостовериться в том, что Бергер был внизу один.
— Мне надо было выдернуть еще один зуб, — сказал Бергер.
— Ерунда! Ты должен делать то, что тебе приказывают. А то здесь может случиться Бог знает что.
Дрейер церемонно уселся за стол со списками.
— Продолжайте! — скомандовал он.
Вскоре подошел Шульте. У него был с собой томик Книгге «Общение с людьми», который он и стал читать.
С покойников продолжали снимать одежду. Третьим по счету был человек в чужой куртке. Бергер устроил все таким образом, чтобы его раздевали трое из выделенных помощников. Он услышал, как назвали номер пятьсот девять. Шульте не поднял глаз. Он продолжал читать классическую книгу по этикету о правилах, как надо есть рыбу и крабов. Он ожидал в мае приглашения родителей своей невесты и поэтому хотел быть во всеоружии. Дрейер равнодушно записывал анкетные данные, сравнивая их с рапортами из блоков. Четвертый покойник тоже был политическим заключенным. Бергер выкрикнул его сам. Он назвал номер чуть громче, заметив, что Дрейер поднял взгляд. Он поднес вещи покойника к столу. Дрейер посмотрел на него. Бергер сделал знак глазами. Потом он взял щипцы и карманный фонарик и склонился над трупом. Бергер добился, чего хотел. Дрейер считал, что имя четвертого принадлежит еще живому, которого подменили, а не третьему по счету. Так Дрейер был сбит со следа и при всем желании уже не смог бы ничего сказать.
Открылась дверь и вошел Штейнбреннер. За ним следовали Бройер, надзиратель бункера, и шарфюрер Ниман. Штейнбреннер с улыбкой глянул на Шульте.
— Нам приказано тебя сменить, если все трупы зарегистрированы. Приказ Вебера.
Шульте захлопнул свою книгу.
— Все готово? — спросил он Дрейера. — Осталось еще четыре трупа.
— Хорошо, заканчивайте.
Штейнбреннер прижался к стене, на которой были царапины, оставленные в судорогах повешенными.
— Только поживее. Хотя у нас есть время. Тогда пятерых, оставленных наверху, вы спустите через шахту. У нас для них есть сюрприз.
— Да, — проговорил Бройер. — Сегодня у меня день рождения.
— Кто из вас Пятьсот девятый? — спросил Гольдштейн.
— А что?
— Меня сюда перевели. Был вечер, и Гольдштейн транспортом в составе двенадцати других прибыл в Малый лагерь.
— Я от Левинского, — сказал он Бергеру.
— Ты в нашем бараке?
— Нет. В двадцать первом. В спешке так получилось. Потом можно будет поправить. Мне самое время было уйти. А где Пятьсот девятый?
— Его больше нет. Гольдштейн поднял глаза.
— Умер или прячется? Бергер заколебался.
— Ему можно доверять, — сказал Пятьсот девятый; сидевший рядом. — Левинский говорил о нем, когда в последний раз был здесь. Теперь меня зовут Флорман. Что нового? Мы уже давно о вас ничего не слыхали. Давно? Два дня…
Значит, давно. Ну, так что нового? Поди сюда. Здесь нас никто не подслушает. Они отсели от других в сторону.
— Минувшей ночью нам в шестом блоке удалось поймать по нашему приемнику новости. Британские. Было много помех. Но одно мы уловили четко. Русские уже обстреливают Берлин.
— Берлин?
— Да…
— А американцы и англичане?
— Мы поймали не самые последние новости. Было много помех и нам пришлось проявлять осторожность. Рурская область в кольце, они прошли уже далеко за Рейн. Это точно.
Пятьсот девятый неотрывно смотрел на колючую проволоку, за которой под тяжелыми дождевыми облаками светилась полоса вечернего заката.
— Как медленно все это тянется…
— Медленно? Ты это называешь медленно? За один год германские армии отогнаны от России до Берлина и от Африки до Рура. А ты говоришь, медленно!
Пятьсот девятый покачал головой.
— Я другое имею в виду. Медленно — с этой колокольни. Для нас. Не понимаешь? Я здесь уже много лет, но эта весна, по-моему, тянется медленнее всех других. Она медленно наступает, поэтому так трудно ждать.
— Я понимаю, — улыбнулся Гольдштейн. На сером лице зубы были, как из мела. — Это мне знакомо. Особенно ночью. Когда не спится и не хватает воздуха, — Его глаза больше не светились улыбкой. Они стали невыразительными и бесцветными. — Чертовски медленно, если ты это так воспринимаешь.
— Да, именно это я имею в виду. Несколько недель назад мы еще ничего не знали. А теперь кажется, что все идет медленно. Странно, как все меняется, когда есть надежда. Тогда и живешь ожиданием. И испытываешь страх, что тебя еще схватят.
Пятьсот девятый подумал о Хандке. Над ним все еще витала угроза. Операция по подмене была бы в два раза проще, если бы Хандке не знал Пятьсот девятого в лицо. Тогда Пятьсот девятый был бы просто умершим, обозначенным под номером 509. Теперь он, все еще находясь в Малом лагере, официально уже считался мертвым под именем Флорман. На другой исход трудно было рассчитывать. Успехом можно было считать уже то, что согласился участвовать староста блока двадцатого барака, в котором умер Флорман. Пятьсот девятому надо было проявлять осторожность, чтобы не попасться Хандке па глаза. И еще, чтобы его не предал кто-нибудь другой. Кроме того, оставался Вебер, который мог узнать его в случае неожиданной проверки.
— Ты прибыл один? — спросил Пятьсот девятый.
— Нет. Вместе со мной прислали еще двоих.
— Будет кто-нибудь еще?
— Вероятно. Но не официально переводом. Там мы спрятали не меньше пятидесяти-шестидесяти человек.
— Где это вам удается спрятать столько?
— Они каждую ночь кочуют по баракам. Спят в других местах.
— А если СС им прикажет явиться к воротам? Или в канцелярию?
— Тогда они просто не явятся.
— Это как?
— Не явятся, — повторил Гольдштейн. Он увидел, как выпрямился удивленный Пятьсот девятый. — Эсэсовцы потеряли четкую ориентацию, — объяснил он. — На протяжении нескольких недель неразбериха с каждым днем нарастает. Со своей стороны, мы как могли способствовали этому. Люди, которых разыскивают, якобы всегда работают в коммандос или же их просто нет на месте, и все тут.
— А эсэсовцы? Они что, не занимаются их поимкой? У Гольдштейна заблестели зубы.
— Теперь уже без особой охоты. Или же группами и при оружии. Угрозу представляет лишь группа, в которой Ниман, Бройер и Штейнбреннер.
Пятьсот девятый на мгновение задумался. Только что услышанное казалось ему невероятным.
— И с каких пор это так? — спросил он.
— Уже примерно неделю. Каждый день что-нибудь новое.
— Ты хочешь сказать, эсэсовцы стали бояться?
— Да. Они вдруг почувствовали, что нас тысячи. К тому же они понимают, какие на войне события.
— Так вы перестали подчиняться, что ли? — Пятьсот девятый никак не мог переварить услышанное.
— Мы, конечно, подчиняемся. Но делаем все формально, не спеша и по возможности саботируем. Тем не менее СС отлавливает достаточно многих. Всех спасти нам не удается.
Гольдштейн встал.
— Мне надо поискать место, где переночевать.
— Если ничего не найдешь, спроси Бергера.
— Ладно.
Пятьсот девятый лежал около груды трупов между бараками. Груда была выше обычного. Накануне вечером не выдали хлеба. Это сразу же отразилось через день на количестве умерших. Пятьсот девятый лежал вплотную к этой груде мертвецов, чтобы спрятаться от сырого холодного ветра.
«Они прикрывали меня, — подумал он. — Прикрывают даже от крематория и еще дольше. Где-то сырой холодный ветер разносил дым от праха Флормана, чье имя я теперь ношу. От него осталось только несколько обгоревших костей, которые на мельнице превратятся в косную муку. Но имя, нечто самое аморфное и малозначительное, осталось и превратилось в щит для другой жизни, бросившей вызов погибели».
Он слышал, как кряхтели и дергались сваленные в кучу мертвецы. В них еще не совсем угасли ткани и соки. Теперь к ним подкрадывалась химическая смерть — она расщепляла их, отравляла газами, готовила к распаду; и как призрачный рефлекс улетучивающейся жизни еще подергивались, надувались и опадали животы, мертвецкие рты выталкивали воздух, а из глаз, словно запоздалые слезы, струилась мутная жидкость.
Пятьсот девятый повел плечами. На нем была фирменная венгерка гонведских гусар. Это была одна из самых теплых вещей в бараке, ее по очереди надевали те, кто проводил ночь под открытым небом. Он разглядывал отвороты, которые матовым светом отражались в темноте. В этом была заложена определенная ирония: именно сейчас, когда он снова вспоминал свое прошлое и самого себя, когда он не хотел больше быть только номером, ему пришлось жить под номером умершего да еще лежать ночью в гусарской венгерке.
Стало зябко, и он спрятал ладони в рукава. Он мог бы зайти в барак, чтобы поспать пару часов в этом тепловатом смраде, но он этого не сделал. У него было слишком неспокойно на душе. Он предпочел сидеть и мерзнуть, и неотрывно глядеть в небо, и ждать, не зная, что уж там такое должно произойти ночью, чего он так напряженно ждет. Он подумал, это как раз то, что сводит с ума. Ожидание беззвучно висело над лагерем, впитывая в себя, все надежды и все страхи. «Я жду, — размышлял он, — а Хандке и Вебер гонятся за мной; Гольдштейн ждет, а его сердце постоянно останавливается; Бергер ждет и боится, что его ликвидируют с крематорской командой еще до нашего освобождения; все мы ждем и не знаем, а вдруг в последний момент отправят транспортом в лагерь смерти».
— Пятьсот девятый, — проговорил Агасфер из темноты. — Ты здесь?
— Да, здесь. В чем дело?
— Овчарка сдохла. Агасфер на ощупь приблизился к нему.
— Она ведь, не болела, — сказал Пятьсот девятый.
— Нет. Спала и не проснулась.
— Помочь тебе ее вынести?
— В этом нет необходимости. Я был с ней на дворе. Она там лежит. Мне просто хотелось кому-то об этом сказать.
— Вот так, старик.
— Вот так, Пятьсот девятый.