Я шел зимою вдоль болота
В галошах,
В шляпе
И в очках.
Вдруг по реке пронесся кто-то
На металлических
крючках.
Я побежал скорее к речке,
А он бегом пустился в лес,
К ногам приделал две дощечки,
Присел,
Подпрыгнул
И исчез.
И долго я стоял у речки,
И долго думал, сняв очки:
«Какие странные
Дощечки
И непонятные
Крючки!»
Былъ нѣкой пьяница,
А передъ нимъ и день и ночь,
Стояла сткляница,
И никогда съ часовъ не отходила прочь,
Хозяину препровождая время.
Она ему была жена, и мать и дочь,
И родъ, и племя,
И какъ любовница, всегда подъемля носъ,
Со пьяницей лобзалася въ засосъ.
Покрылося ево лицо порфирнымъ цвѣтомъ,
И стало такъ красно, какъ солнце жаркимъ лѣтомъ:
И отъ лица лучи,
Блистали будто отъ свѣчи;
Извѣстно всѣмъ у пьяной рожи,
Огонь пылаетъ изъ закожи.
Отъ жара онъ распухъ:
Онъ сталъ дородняе; такъ сталъ сильняй онъ нынѣ.
И взявъ обухъ,
Благодаря судьбинѣ,
Въ лѣса пошелъ отвагу онъ явить:
Смышляетъ витязь мой, медвѣдя изловить,
И говоритъ: вить я, медвѣдь, не устрашуся,
И у тебя домой, ей! ей! не попрошуся:
А ты дружокъ мой впредь,
Не станешъ болѣе гордиться и реветь:
Велико дѣло то, что ты медвѣдь!
Великой ты бояринъ!
Не испугаюсь я, хотябъ ты былъ Татаринъ.
И только мой уродъ
Лишъ вышелъ изъ воротъ,
На кроволитну сѣчу,
Анъ крыса встрѣчу:
Герой дрожитъ,
Герой бѣжитъ:
Не такъ похлебка та сварилась,
И съ трусомъ водочка не такъ уговорилась:
Сподкнулся, носомъ палъ, вдругъ жила растворилась.
Герой средь улицы лежитъ,
И кровью улица Геройской обогрилась.
