Там в море паруса плутали,
и, непричастные жаре,
медлительно цвели платаны
и осыпались в ноябре.
И лавочка в старинном парке
бела вставала и нема,
и смутно виноградом пахли
грузинских женщин имена.
Они переходили в лепет,
который к морю выбегал
и выплывал, как черный лебедь,
и странно шею выгибал.
Смеялась женщина Ламара,
бежала по камням к воде,
и каблучки по ним ломала,
и губы красила в вине.
И мокли волосы Медеи,
вплетаясь утром в водопад,
и капли сохли, и мелели,
и загорались невпопад.
И, заглушая олеандры,
собравши все в одном цветке,
витало имя Ариадны
и растворялось вдалеке.
Едва опершийся на сваи,
там приникал к воде причал.
«Цисана!» — из окошка звали.
«Натэла!» — голос отвечал…
Зимний ветер,
Гигикни над елью,
Над сосной, где укрылся глухарь,
Закружи меня белой метелью,
Подними
И о землю ударь.
Сделай так, чтобы в снежные хоры
Голос рощи все время вплетал
Позабытую песню,
С которой
Я когда-то легко засыпал.
Песню матери,
Певшую в горе
О наказе купца,
Чтоб жена
К беспокойному синему морю
Не водила коня-бегуна.
«Он приказывал,
Он наказывал,
Не води коня на сине море,
На сине море,
На быстру реку.
А она его не послушалась,
Повела коня на сине море,
На е море,
На быстру реку…»
Мать споет
И сама прослезится.
Под старинную песню ее
Пусть засну я
И пусть мне приснится
Ускакавшее счастье мое.
