Когда уже Мама-Давид
меня забыл в пыли дорожной,
то я не так смотрел на вид,
как слушал звук какой-то сложный.
Едва он снизу добегал,
я различал, клянусь ушами,
как пел гудок, шипел мангал,
лилось вино, плащи шуршали.
Не понимаю, почему,
но я в вечернем этом граде
почуял вдруг, как гость в дому,
что дом хорош не гостя ради.
Все в норме: грешники грешат,
творцы творят, враги враждуют,
герои подвиги вершат,
когда лентяи в ус не дуют.
Так отчего же дураком
стою – и вдоха не хватает,
и в горле то растает ком,
то будто снова вырастает?
Молчит Мтацминда. С этих плеч,
наверно, шепотом иль криком
я должен что-нибудь изречь,
поклясться в чем-нибудь великом.
Но ей со мной не повезло:
она гора и мне не ровня.
… Из города идет тепло,
как будто там, внизу, жаровня.
