Казимир Великий

(Посв. памяти А. Ф. Гильфердинга[1]).
I.
В расписных санях, ковром покрытых,
‎Нараспашку, в бурке боевой,
Казимир, круль польский, мчится в Краков
‎С молодой, веселою женой.
[130]
К ночи он домой спешит с охоты;
‎Позвонки бренчат на хомутах;
Впереди, на всем скаку, не видно,
‎Кто трубит, вздымая снежный прах;
Позади, в санях несется свита…
‎Ясный месяц выглянул едва…
Из саней торчат собачьи морды,
‎Свесилась оленья голова…
Казимир на пир спешит с охоты;
‎В новом замке ждут его давно
Воеводы, шляхта, краковянки,
‎Музыка, и танцы, и вино.
Но не в духе круль: насупил брови,
‎На морозе дышит горячо…—
Королева с ласкою склонилась
‎На его могучее плечо…
— Что с тобою, государь мой?! друг мой!?
‎У тебя такой сердитый вид…
Или ты охотой недоволен?
‎Или мною? — на меня сердит?..
[131]
— «Хороши мы!» молвил он с досадой,—
‎«Хороши мы! Голодает край,
Хлопы мрут, — а мы и не слыхали,
‎Что у нас в краю неурожай!..
Погляди-ка, едет ли за нами
‎Тот гусляр, что встретили мы там…
Пусть-ка он споет магнатам нашим
‎То, что спьяна пел он лесникам!»…
Мчатся кони, резче раздается
‎Звук рогов и топот, — и встает
Над заснувшим Краковом зубчатой
‎Башни тень, с огнями у ворот.
II.
В замке светят фонари и лампы,
‎Музыка и пир идет горой;
Казимир сидит в полукафтанье,
‎Подпирает бороду рукой.
Борода вперед выходит клином,
‎Волосы подстрижены в кружок…
[132]
Перед ним с вином стоит на блюде,
‎В золотой оправе, турий рог;
Позади, — в чешуйчатых кольчугах
‎Стражников колеблющийся строй… —
Над его бровями дума бродит,
‎Точно тень от тучи грозовой.
Утомилась пляской королева, —
‎Дышит зноем молодая грудь,
Пышут щеки, светится улыбка:
‎— Государь мой, веселее будь!..
«Гусляра вели позвать, покуда
‎Гости не успели задремать.» —
И к гостям идет она, и гости —
‎— Гусляра, кричат, скорей позвать! —
III.
Стихли трубы, бубны и цимбалы;
‎И, венгерским жажду утоля,
Чинно сели под столбами залы
‎Воеводы, гости короля.
[133]
А у ног хозяйки — королевы,
‎Не на табуретах и скамьях,
На ступеньках трона сели панны,
‎С розовой усмешкой на устах.
Ждут…— И вот на праздник королевский
‎Сквозь толпу идет, как на базар,
В серой свитке, в обуви ремянной,
‎Из народа вызванный гусляр.
От него надворной веет стужей,
‎Искры снега тают в волосах,
И, как тень, лежит румянец сизый
‎На его обветренных щеках.
Низко перед царственной четою
‎Преклонясь косматой головой,
На ремнях повиснувшие гусли
‎Поддержал он левою рукой,
Правую подобострастно к сердцу
‎Он прижал, отдав поклон гостям…
— «Начинай!» — и дрогнувшие пальцы
‎Звонко пробежали по струнам.
[134]
Подмигнул король своей супруге,
‎Гости брови подняли… гусляр
Затянул про славные походы
‎На соседей,— немцев и татар…
Не успел он кончить этой песни,—
‎Крики: «Vivat!» огласили зал…—
Только круль махнул рукой, нахмурясь:
‎Дескать, песни эти я слыхал!
— «Пой другую!» — и, потупив очи,
‎Прославлять стал молодой певец
Молодость и чары королевы,
‎И любовь — щедрот её венец.
Не успел он кончить этой песни,—
‎Крики: «Vivat!» огласили зал…—
Только круль сердито сдвинул брови:
‎Дескать, песни эти я слыхал!
«Каждый шляхтич» — молвил он,— «поет их
‎На ухо возлюбленной своей;
Спой мне песню ту, что пел ты в хате
‎Лесника, — та будет поновей…
[135]
‎Да не бойся!»—
‎Но гусляр, как будто
К пытке присужденный, побледнел…
‎И, как пленник, дико озираясь,
Заунывным голосом запел:
«Ой, вы, хлопы, ой, вы, Божьи люди!
‎Не враги трубят в победный рог,
По пустым полям шагает голод
‎И, кого ни встретит,— валит с ног.
Продает за пуд муки корову,
‎Продает последнего конька…
Ой, не плачь, родная, по ребенке!—
‎Грудь твоя давно без молока.
Ой, не плачь ты, хлопец, по девчине!—
‎По весне, авось, помрешь и ты…
Уж растут, — должно-быть к урожаю,—
‎На кладбищах новые кресты…
Уж на хлеб,— должно-быть к урожаю,—
‎Цены, что ни день, растут, растут…
Только паны потирают руки,—
‎Выгодно свой хлебец продают»…
[136]
Не успел он кончить этой песни:
‎«Правда ли?!» вдруг вскрикнул Казимир,
И привстал, и, в гневе, весь багровый,
‎Озирает онемевший пир…
Поднялись… дрожат… бледнеют гости.
‎«Что же вы не славите певца?!
Божья правда шла с ним из народа —
‎И дошла до нашего лица…
Завтра же, в подрыв корысти вашей,
‎Я мои амбары отопру…
Вы… лжецы! глядите: я, король ваш,
‎Кланяюсь, за правду, гусляру!..»
И, певцу поклон отвесив, вышел
‎Казимир,— и пир его притих…
«Хлопский круль!» в сенях бормочут паны…
‎«Хлопский круль!» лепечут жены их.
Онемел гусляр, поник, не слышит
‎Ни угроз, ни ропота кругом…
Гнев Великого велик был, страшен —
‎И отраден, как в засуху гром!