Три окна, закрытых шторой,
Сад и двор — большое D.
Это мельница, в которой
Летом жил Альфонс Доде.
Для деревни был он странен:
Блуза, трубка и берет.
Кто гордился: парижанин,
Кто подтрунивал: поэт!
Милой девушке любовник
Вслух читал его роман,
На окно ему шиповник
Дети ставили в стакан.
Выйдет в сад — закат сиренев,
Зяблик свищет впопыхах.
(Русский друг его — Тургенев —
Был ли счастлив так «в степях»?)
Под зеленым абажуром
Он всю ночь скрипел пером,
Но, скучая по Гонкурам,
Скоро бросил сад и дом,
И теперь острит в Париже
На премьере Opera.
Пыль легла на томик рыжий,
Недочитанный вчера…
Но приезд наш не случаен.
Пусть в полях еще мертво,
Дом уютен, и хозяин
Сдаст нам на зиму его.
В печке щелкают каштаны,
Под окошком снег густой…
Ах, пускай за нас романы
Пишет кто-нибудь другой!
Нет, не тихого берега ужас,
А туда, где дорогам конец.
Это крепче женитьб и замужеств,
Покупных обручальных колец.
Может быть, я напрасно ревную —
Все уж было меж нами давно,
Конский топот и полночь степную
Нам обоим забыть не дано.
И от смуглой руки иноверца,
Уносившей тебя от погонь,
В глубине полудетского сердца
Загорается робкий огонь.
Что ж, и мне мое сердце не вынуть;
Значит, надо — была не была, —
Но украсть эту девушку, кинут
Поперек боевого седла
И нести через душное лето,
Не считая ни верст, ни потерь,
К той любви, что в преданьях воспета
И почти непонятна теперь.
