Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня —
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
«Монпансье кондитерской фабрики Пирогова в Казани,
угол Вознесенской и Университетской улиц
собственный дом,
торговля таганрогскими, персидскими и колониальными
товарами,
склад картофельной патоки и оберточной бумаги».
Эту надпись я перенес в записную книжку
с большой, слегка заржавевшей железной коробки
тысяча девятьсот (дальше было неразборчиво) года,
стоявшей в сенях, как войдешь (мы зашли напиться
воды),
в избе, в удмуртской деревне на старом торговом тракте,
в год полета Гагарина, которого фотографию,
вырезанную из газеты, шофер наш Миша,
любитель лихой езды («…И какой же русский!..»),
возил в кармане вместе с правами, мечтая когда-нибудь
увидеть Гагарина лично, но эта его мечта,
я полагаю, так и не осуществилась.
