Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей,
вот распахнулась она; сквозь этот бархат живой
сладостно светится ряд васильково-лазоревых зерен
вдоль круговой бахромы, желтой, как зыбкая рожь.
Села на ствол, и дышат зубчатые нежные крылья,
то припадая к коре, то обращаясь к лучам…
О, как ликуют они, как мерцают божественно! Скажешь:
голубоокая ночь в раме двух палевых зорь.
Здравствуй, о, здравствуй, греза березовой северной рощи!
Трепет, и смех, и любовь юности вечной моей.
Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,
крылья узнаю твои, этот священный узор.
И на море и на суше —
По дорогам фронтовым —
Ходит русская «катюша»,
Ходит шагом боевым.
Подчистую немцев косит,
Подчистую, гадов, бьет,—
И фамилии не спросит,
И поплакать не дает.
Немцам главный штаб прикажет,
Чтобы шли они вперед,
А «катюша» слово скажет —
Как метлою подметет.
Налетит «катюша» вихрем —
Чем ее остановить?
И задумал Гитлер «тигров»
На «катюшу» натравить.
Но такие им гостинцы
Приготовила она,
Что осталась от зверинца
Только химия одна.
У красавицы «катюши»
Все выходит в аккурат.
— Словно рыбу, немцев глушит,—
Про «катюшу» говорят.
Говорят, и после смерти
Слышат немцы грозный шквал
И что даже на том свете
Лезут прятаться в подвал.
