ПЕРВЫЙ МЕСЯЦ ОСЕНИ (С 21 СЕНТЯБРЯ ПО 20 ОКТЯБРЯ)
СОЛНЦЕ ВСТУПАЕТ В ЗНАК ВЕСОВ
ГОД — СОЛНЕЧНАЯ ПОЭМА: СЕНТЯБРЬ
СЕНТЯБРЬ — хмурень, ревун. Всё чаще начинает хмуриться небо, ревёт ветер. Подошёл первый месяц осени.
У осени своё рабочее расписание, как у весны, только наоборот. Она начинает с воздуха. Высоко над головой исподволь начинает желтеть, краснеть, буреть лист на деревьях. Как только листьям станет не хватать солнышка, они начинают вянуть и быстро теряют свой зелёный цвет. В том месте, где черешок сидит на ветке, образуется дряблый поясок. Даже в безветренный, совсем тихий день вдруг оборвётся с ветки тут — жёлтый берёзовый, там — красный осиновый лист и, легко покачиваясь в воздухе, бесшумно скользнёт по земле.
Когда, проснувшись утром, первый раз увидишь на траве изморозь, запиши у себя в дневнике: „Началась осень». С этого дня, вернее с этой ночи, потому что первый заморозок всегда бывает под утро, — всё чаще будут срываться листья с ветвей, пока не задуют ветры-листодёры, не сорвут с леса весь роскошный летний наряд.
Исчезли стрижи. Ласточки и другие летовавшие у нас перелётные собираются в стаи — и незаметно, по ночам, отбывают в дальний путь. Воздух пустеет. И холодеет вода: больше уж не тянет купаться…
И вдруг — как память о красном лете — устанавливается вёдро: тёплые, ясные, тихие дни. В спокойном воздухе летят, серебрятся длинные паутинки… И радостно блестит в полях свежая молодая зелень.
— Бабье лето стаёт, — улыбаясь говорит народ в деревнях, с любовью поглядывая на жизнерадостную озимь.
В лесу всё готовится к долгой зиме, вся будущая жизнь надёжно прячется, тепло укутывается, — все заботы о ней прерваны до весны.
Одни зайчихи никак не могут успокоиться, всё еще не могут помириться, что лето прошло: опять принесли зайчат! Листопадничков. Появились тонконожки-опёнки; лето кончилось.
Пришёл Месяц Прощания с Родиной.
Опять, как весной, посыпались к нам в редакцию телеграммы из лесу: что ни час, то новости; что ни день, то события. Опять, как в Месяце Возвращения на Родину, началось великое переселение птиц — теперь с севера на юг. Так начинается осень.
ПЕРВАЯ ТЕЛЕГРАММА ИЗ ЛЕСУ
Исчезли все певчие птицы в ярких и пестрых нарядах. Как они отправлялись в путь, мы не видели, потому что они отлетают ночью.
Многие птицы предпочитают путешествовать по ночам: так безопасней. в темноте их не трогают сокола, ястреба и другие хищники, которые выбрались из лесов и ждут их на пути. А дорогу на юг перелетные птицы найдут и в темную ночь.
На Великом Морском пути показались стаи водяных птиц: уток, нырков, гусей, куликов. Крылатые путники делают остановки на тех же местах, что и весной.
Желтеет листва в лесу. Зайчиха принесла еще шестерых зайчат. Это последние в нынешнем году зайчата — листопадники.
На тинистых берегах заливов кто-то по ночам ставит крестики. Крестиками и точечками усеяна вся тина. Мы сделали себе шалашку на берегу заливчика и хотим посмотреть, кто это шалит.
ЛЕСНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСЕНКА
Уж сильно поредела на березах листва. Сиротливо качается на голой ветке давно покинутый хозяевами домик — скворешня.
Вдруг — что такое? — подлетели два скворца. Самочка скользнула в скворешню, деловито копошится в ней. Самец сел на веточку, посидел, поглядел по сторонам… и запел! Но тихонько запел, будто про себя.
Вот кончил. Самочка вылетела из скворешни, — скорей назад, к стае. И он за ней. Пора, пора: не сегодня завтра — в путь далекий.
Простились с домиком, где летом вывели ребят.
Они его не забудут, и весной опять поселятся в нем.
Из дневника юнната
ХРУСТАЛЬНОЕ УТРО
15 сентября. —Бабье лето. Спозаранку, как всегда, я бегала в сад.
Вышла, — небо высокое — высокое, чистое, воздух чуть морозный и весь между деревьями, кустами и травами разрезан серебряными паутинками. Тончайшего тканья паутинки и все унизаны мелкой-мелкой, бисерной росой. В середине каждой— паучок.
Один натянул свою серебряную сеть между ветвями двух елушек. Паутинка его кажется хрустальной от холодной росы; кажется: тронь, — захрустит. Сам паучок свернулся крошечным шариком, замер, не движется. Мухи еще не летают, и он спит. Или, может быть, окоченел, замёрз насмерть?
Осторожно дотронулась я до него мизинцем.
Без сопротивления, мёртвым камешком паучок падает на землю. Но на земле, под травой, вижу: сейчас же вскакивает на ножки, бежит — и спрятался.
Притворяшка!
Интересно, вернётся ли он на свою паутину? Найдёт ли её? Или примется ткать новую? Ведь сколько труда потрачено, сколько надо ему бегать взад — вперёд, крепить узлы, выводить круги. Сколько искусства!
Росинка дрожит на конце тонкой травки, — как слеза на длинных-длинных ресницах. В ней переливаются искры. И светит радость.
Последние маленькие ромашки по обочине дороги все опустили свои белые юбочки из лепестков, — ждут, когда их согреет солнце.
В слегка морозном, чистом и, кажется, ломком воздухе всё так красиво, нарядно, празднично: и разноцветная листва деревьев, и серебряная от росы и паутинок трава, и синий-синий, каким никогда не бывает летом, ручей. Самое некрасивое, что я могла найти, были: мокрый, слипшийся одуванчик, наполовину выщербленный, и мохнатенькая, бесцветно-серая ночная бабочка-совка с ободранной до мяса, — наверно, птичьим клювом — головой. А какой был пышный одуванчик летом с тысячью своих парашютиков на голове! А совка — пушистенькая, с гладкой, сухой головкой!
Я пожалела их, посадила совку на одуванчик, носила их долго в руках, — подставляла солнышку, которое уже поднялось над лесом. И оба они — цветок и бабочка — холодные, мокрые, чуть живые, ожили понемногу; слипшиеся серые парашютики на голове у одуванчика высохли, стали белыми, лёгкими и поднялись: крылья совки изнутри затеплились жизнью, стали пушисто-дымчатыми. И жалкие калеки-уродцы тоже стали красивыми.
Приглушённо забормотал где-то у леса тетерев.
Я пошла к кустам: хотела подтаиться к нему из-за кустов, посмотреть, как он тихонько, про себя бормочет и чуффыкает осенью, вспоминая весенние игры.
И только дошла до кустов, он — чёрный — фырр!—сорвался тут же, чуть не из-под ног у меня, с таким грохотом, что я даже вздрогнула.
Оказывается, тут, рядом со мной, сидел. А мне казалось, — далеко.
И вот донеслись до меня далёкие трубные крики журавлей: косяк их пролетал над лесом в поднебесье.
Покидают нас…
Лескор Верика
ПУТЕШЕСТВИЕ ВПЛАВЬ
В лугах никнет к земле умирающая трава.
Уже ушел в свое далекое путешествие знаменитый скороход коростель-дергач.
На Великом Морском пути показались нырцы и гагары. Они ныряют и ловят рыбу под водой.
На крылья они поднимаются редко. Плывут и плывут. Вплавь перебираются через озера и заливы.
Им не надо даже приподниматься над водой, чтобы с размаху погрузить свое тело в воду, как это делают утки. Их тело так устроено, что стоит только им опустить голову и сильно гребнуть перепончатыми ногами-веслами, как они уже уходят вглубь. Под водой гагары и нырцы чувствуют себя как дома. Ни один крылатый хищник не станет их там преследовать. Плавают они с такой быстротой, что догоняют даже рыб. А летают гораздо хуже быстрокрылых хищных птиц.
Зачем же им подвергать себя опасности и подниматься на крылья? Они совершают свое далекое путешествие вплавь, где только можно.
БИТВА ЛЕСНЫХ ВЕЛИКАНОВ
На вечерней заре в лесу раздаётся глухой короткий рёв. Из чащи выходят лесные великаны — громадные рогатые самцы-лоси. Глухим, будто из утробы, рёвом они вызывают противника на битву.
Бойцы сходятся на поляне. Они роют землю копытами и грозно потрясают тяжёлыми рогами. Глаза их наливаются кровью. Они кидаются друг на друга, наклонив рогатые головы, с треском и грохотом сталкиваются рогами, сцепляются. Налегают всей тяжестью громадного тела и стараются свернуть противнику шею.
Расходятся — и снова бросаются в бой, пригибаются к земле, вздымаются на дыбы, бьют рогами.
Стук и гром стоят в лесу от ударов тяжёлых рогов. Недаром самцов-лосей зовут сохатыми: рога у ник широкие и громадные, как сохи.
Бывает — побеждённый противник поспешно бежит с поля битвы. Бывает — падает под смертоносными ударами страшных рогов с переломленной шеей, истекая кровью. Ударами острых копыт победитель добивает противника.
И опять могучий рёв оглашает лес. Сохатый трубит победу.
В глубине леса ждёт его безрогая лосиха. Победитель становится хозяином этих мест.
Ни одного сохатого он не допустит в свои владения. Даже молоденьких самцов он не терпит, прогоняет их прочь.
И грозно звучит далеко окрест его глухой рёв.
ПОСЛЕДНИЕ ЯГОДЫ
На болотах поспела клюква. Она растёт на торфяных кочках, и ягоды лежат прямо на мху. Ягоды-то видны издалека, а вот на чём они растут, — незаметно. Только присмотришься поближе, увидишь, что по моховой подушке протянуты тонкие, как нити, стебельки. На них в обе стороны маленькие жёсткие блестящие листики.
Вот и весь кустарничек!
Н. Павлова
ПУТЁМ-ДОРОГОЮ
Каждый день, каждую ночь отправляются в путь крылатые странники. летят не спеша, потихоньку, с долгими остановками — не то что весной. Видно, не хочется им расставаться с родиной.
Порядок перелета обратный: теперь первыми летят яркие, пестрые птицы, последними трогаются те, что прилетали весной первыми, зяблики, жаворонки, чайки. У многих птиц вперед летят молодые; у зябликов — самки раньше самцов. Кто посильней и выносливей, дольше задерживается.
Большинство летит прямо на юг — во Францию, Италию, Испанию, на Средиземное море, в Африку. некоторые — на восток; через Урал, через Сибирь в Индию. Тысячи километров мелькают внизу.
ЖДУТ ПОМОЩНИКОВ
Деревья, кусты и травы спешат устроить своё потомство.
С ветвей клёна свешиваются парочки крылаток, они уже разъединились и ждут, когда их сорвёт и подхватит ветер.
Ветра поджидают и травы: бодяк, на высоких стеблях которого из сухих корзинок выставляются пышные кисти сероватых шелковистых волосков; рогоз, поднимающий над болотной травой свои стебли с верхушкой в коричневой шубке; ястребинка, пушистые шарики которой в ясный день готовы разлететься от малейшего дуновения.
И множество других трав, плодики которых снабжены короткими или длинными, простыми или перистыми волосками.
На опустевших полях, по обочинам дорог и канав поджидают, но уже не ветра, а четвероногих и двуногих: лопух с сухими крючковатыми корзинками, туго набитыми гранёными семенами, череда с чёрными трёхрогими плодами, так охотно прокалывающими чулки, и цепкий подмаренник, мелкие круглые плодики которого так вцепляются и закатываются в платье, что вырвать их можно только с клочком шерстинок.
Н. Павлова
ОСЕННИЕ ГРИБЫ
Грустно сейчас в лесу, голо, сыро пахнет прелой листвой. Одна отрада — опёнки. Весело на них смотреть. Громоздятся кучками на пнях, влезли на стволы деревьев, рассыпались по земле, будто бродят здесь в одиночку, оторвавшись от стада.
Весело смотреть и приятно собирать; в несколько минут наберёшь корзинку. А ведь собираешь только шляпки, да и то с выбором.
Очень хороши маленькие опята, у которых шляпка еще натянута, как чепчик у ребёнка, а под ней белый шарфик. Потом она отстанет и будет настоящей шляпкой, а шарфик превратится в воротничок.
Вся шляпка в махорчатых чешуйках. Какого она цвета? Трудно определить точно, но это приятный, спокойный буроватый цвет. А пластинки под шляпкой у молодых опят белые, у старых чуть желтоватые.
А замечали, когда шляпки старых грибов наползают на молоденькие, те точно напудрены? Думаешь: „Не плесень ли на них выросла?» Но вспомнишь: „Это же споры!» Насыпались из-под старых шляпок.
Хочешь есть опёнки, — твёрдо знай все их приметы. Часто, очень часто на рынок вместо опят приносят ядовитые поганки. Есть похожие и тоже растут на пнях. Но у всех этих поганок под шляпкой нет воротничка, на шляпке нет чешуек, цвет шляпки яркий, жёлтый или красноватый, пластинки жёлтые или зеленоватые, а споры тёмные.
Н. Павлова
ВТОРАЯ ТЕЛЕГРАММА ИЗ ЛЕСУ
(От наших специальных корреспондентов)
Мы подсмотрели, кто это ставит крестики и точки на тине по берегу залива.
Оказывается, — это кулики.
В тинистых заливчиках у них — харчевни. Они останавливаются тут передохнуть и закусить. Они шагают своими долгими ногами по мягкой тине и оставляют на ней отпечатки своих трёх широко расставленных пальцев. А точки остаются там, где они втыкают длинные носы в тину, чтобы вытащить из неё какую-нибудь мелкую живность себе на завтрак.
Мы поймали аиста, который жил всё лето у нас на крыше, и надели ему на ногу лёгкое металлическое (алюминиевое) колечко. На колечке вытиснена надпись: Моskwа, Огnitolog, Коmitet А, № 195 (Москва, Орнитологический1 комитет, серия А, № 195). Потом мы аиста выпустили. Пускай летит с колечком. Если кто-нибудь поймает его там, где он будет зимовать, мы узнаем из газет, где зимние квартиры наших аистов.
Листва в лесу совсем раскрасилась и начала падать.
1Орнитология — наука о птицах.
ГОРОДСКИЕ НОВОСТИ
ДЕРЗКИЙ НАЛЁТ
В Ленинграде на Исаакиевской площади, среди бела дня, на глазах у прохожих совершён дерзкий налёт.
С площади поднялась стая голубей. В это время с купола Исаакиевского собора сорвался крупный сокол сапсан и ударил по крайнему голубю. Пух закружился в воздухе.
Прохожие видели, как перепуганная стая метнулась под крышу большого дома, а сапсан, держа в когтях убитую жертву, тяжело поднялся на купол собора.
Пролётный путь больших соколов проходит над нашим городом. Крылатые хищники любят устраивать свои разбойничьи притоны на куполах и колокольнях церквей: отсюда им удобно высматривать добычу.
НОЧНАЯ ТРЕВОГА
Почти каждую ночь на окраинах города тревога.
Заслышав шум на дворе, люди соскакивают с кроватей, высовывают головы в окна. Что такое, что случилось?
Внизу, во дворе, громко хлопают крыльями птицы, гогочут гуси, кричат утки. Уж не напал ли на них хорёк, не пробралась ли во двор лисица?
Но какие же лисы и хорьки в каменном городе, за чугунными воротами домов?
Хозяева осматривают двор, осматривают птичники. Всё в порядке. Никого нет, никто не мог пробраться за крепкие замки и засовы. Просто, верно, дурной сон приснился птицам. Вот они уже и успокаиваются.
Люди ложатся в постели, засыпают спокойно.
А через час опять гогот и кряканье. Переполох, тревога. Что такое? Что там опять?
Открой окно, притаись и слушай. В чёрном небе мерцают золотые искры звёзд. Всё тихо.
Но вот словно чья-то неуловимая тень скользит вверху, по очереди затмевая золотые небесные огоньки. Слышится лёгкий прерывистый свист. Неясные голоса звучат с высокого ночного неба.
Мгновенно просыпаются дворовые утки и гуси. Давно, казалось, забывшие волю птицы в смутном порыве бьют крыльями по воздуху. Они приподнимаются на лапках, вытягивают шею, кричат, кричат горестно и тоскливо.
С высокого чёрного неба им отвечают призывом вольные, дикие сестры. Над каменными домами, над железными крышами тянут стая за стаей крылатые странники. Свистят утиные крылья. Звенит гортанная перекличка диких гусей и казарок.
— Го! го! го! В дорогу, в дорогу! От холода и голода! В дорогу, в дорогу!
Замирает вдали звонкий гогот перелётных, а в глубине каменного двора мечутся давно отвыкшие от полёта домашние гуси и утки.
ТРЕТЬЯ ТЕЛЕГРАММА ИЗ ЛЕСУ
(От наших специальных корреспондентов)
Ударили холодные утренники.
На некоторых кустах листву как ножом срезало. С деревьев дождём сыплются листья.
Бабочки, мухи, жуки прячутся кто куда.
Певчие перелётные торопливо пробираются рощами и перелесками: им уже становится голодно.
Не жалуются на бескормицу только дрозды. Они стаями накинулись на грозди спелой рябины.
В оголённом лесу свищет холодный ветер. Деревья погружаются в глубокий сон. Песен в лесу больше не слышно.
КАРБЫШ *
Мы выбирали картофель, и вдруг что-то замурзило у нас на загоне. Потом прибежала собака и села около этого места, стала нюхать, а этот зверёк все мурзит. И стала собака копать лапками. Копает и всё время лает, потому что на неё зверёк мурзит. Собака вырыла маленькую ямку, — только было чуть видно го ловку этого зверька. Потом собака вырыла большую яму и вытащила зверька, но этот зверёк собаку кусал.
Собака кидала зверька через себя и сильно лаяла. Этот зверёк величиной с маленького котёнка, а шерсть у зверька сизая с жёлтой, чёрной и белой. Зовут его у нас карбыш (хомяк).
Лескор Балашова Мария
ПРО ГРИБЫ-ТО И ЗАБЫЛ
В сентябре я пошёл с товарищами в лес за грибами. Там я спугнул четырёх рябчиков. Они серые, шея у них коротенькая.
Дальше я увидал убитую змею; она уже была сухая и висела на пеньке. В пеньке была дырочка, и оттуда что-то шипело. Я подумал, что тут змеиное гнездо, и побежал от страшного места.
Потом, когда я стал подходить к болоту, я увидел то, чего сроду не видывал: с болота, как семь баранов, поднимались семь журавлей. Раньше я видал их только на картинке в школе.
Ребята насбирали по полному лукошку грибов, а я всё время пробегал по лесу: везде мелькали птицы и раздавались крики.
Когда пошли домой, то через дорогу перебежал серый заяц, только вот шея-то у него была белая и задняя нога тоже белая.
Пенёк, в котором змеиное гнездо, я обошёл стороной. Ещё мы видели много гусей: они летели через нашу деревню и громко керкали.
Лескор Безыменный
СОРОКА*
Весной деревенские ребятишки разорили гнездо сороки, и я купила у них маленькую сороку. Приручилась она быстро, за одни сутки, а на вторые уже пила и ела из рук. Мы назвали её: Колдунья. Она привыкла к этой кличке и отзывалась на неё.
Когда у неё отросли крылья, она полюбила взлетать на двери и сидеть, на них. Против дверей в кухне у нас стоял стол с выдвижным ящиком, в котором кое-что лежало из продуктов. Бывало, только откроешь этот ящик, а сорока с дверей сразу в него — и начинает скорей, скорей хватать, что там есть. Станешь тащить её оттуда, а она кричит, не хочет.
Иду за водой, крикну:
— Колдунья, идём со мной!
Она садится мне на плечо и едет.
Станем чай пить, — сорока первая хозяйничает: хватает сахар, булку, а то лезет лапами прямо в горячее молоко.
Но самое смешное бывало, когда я ходила в огород — полоть морковку.
Колдунья тут же сидит на грядке и смотрит, что я делаю. Потом начнёт дёргать из грядки и кладёт, как я, всё в одну кучку: помогает полоть!
Только вот не разбирает, — таскает всё вместе — и сорную траву и морковку, помощница.
Лескор Вера Михеева
ПРЯЧУТСЯ…
Холодно становится, холодно!
Прошло красное лето…
Стынет кровь, вялыми становятся движения, одолевает дремота.
Хвостатый тритон всё лето прожил в пруду, ни разу не вылезал из него. Теперь вскарабкался на берег, побрёл в лес. Нашёл гнилой пень, скользнул под кору, свернулся там в клубочек.
Лягушки, наоборот, скачут с берега в пруд. Ныряют на дно, забиваются поглубже в тину, в ил. Змеи, ящерицы прячутся под корни, зарываются в тёплый мох. Рыбы стаями громоздятся в омутах, в глубоких подводных ямах.
Забрались в щёлочки, скважинки коры, в трещины стен и заборов бабочки, мухи, комары, жуки. Муравьи закупорили все ворота, все входы-выходы своего высокого стовратного города. Забрались в самую глубину его, жмутся там в кучи, потесней, — застывают так.
Голодно становится, голодно!
Холод не так страшен тем животным, у которых кровь горячая, — зверям, птицам. Лишь бы пища была: поел—словно печечку в себе затопил. Но с холодом приходит и голод.
Скрылись бабочки, мухи, комары,— и нечего стало есть летучим мышам. Они прячутся в дупла, в пещеры, в расселины скал, под крышу на чердаках. Повисают там вниз головой, прицепившись за что-нибудь коготками задних лапок. Запахиваются, как плащом, своими крыльями, — засыпают.
Скрылись лягушки, жабы, ящерицы, змеи, улитки. Спрятался ёж в своё травяное гнездо под корнями. Барсук реже выходит из норы.
ОТЛЕТ ПТИЦ НА ЗИМОВКИ
ОСЕНЬ С НЕБА
Взглянуть бы на бескрайнюю нашу страну с неба. Осенью. Подняться на стратостате выше леса стоячего, выше облака ходячего — километров бы на тридцать над землёй. Конца-края нашей земли всё равно не увидишь, но óвидь — что видно кругом—оттуда огромная. Если, конечно, небо чистое, не закрывает землю от глаз сплошная туча — оболочúна.
И покажется с такой высоты, что вся наша земля в движении: что-то движется над лесами, степями, горами, морями…
Это — птицы. Бесчисленные птичьи стаи.
Наши перелётные покидают родину,— летят на зимовки.
Некоторые, конечно, остаются: воробьи, голуби, галки, снегири, чижи, синицы, дятлы и прочая мелочь. Все дикие куры, кроме перепёлочек. Большой ястреб-тетеревятник, большие совы. Но и этим хищникам мало работы у нас зимой: большинство птиц, всё-таки, улетает от нас на зиму. Отлёт начинается с конца лета: первыми улетают те, что прилетели весной последними. И длится всю осень, — пока воды не закроются льдом. Последними отлетают от нас те, что первыми появились весной: грачи, жаворонки, скворцы, утки чайки…
КТО КУДА
Думаете, со стратостата отлёт на зимовки—сплошной поток птичьих стай с севера на юг? Вот уже нет!
Разные виды птиц улетают в разное время, большинство летит ночью: так безопасней. И далеко не все летят зимовать с севера на юг. Есть птицы, которые осенью улетают с востока на запад. Другие наоборот — с запада на восток. А есть у нас и такие, что летят зимовать прямо на север!
Наши специальные корреспонденты телеграфируют нам беспроволочным телеграфом, передают беспроволочной почтой — по радио, — куда кто летят и как чувствуют себя крылатые странники в пути.
С ЗАПАДА НА ВОСТОК
„Че-й! Че-й! Че-й!» — так переговаривались в стайке красные канарейки—чечевички. Они начали своё путешествие с берега Балтийского моря, из Ленинградской и Новгородской областей ещё в августе. Летят не спеша: еды всюду достаточно, — куда торопиться? Не на родину летят — гнёзда завивать, детишек выводить.
Мы видели их на пролёте через Волгу, через Уральский невысокий хребет, а теперь видим в Барабе — западносибирской степи. День за днём они подвигаются всё на восток, всё на восток — в ту сторону, где солнце всходит. Летят от рощи до рощи: вся Барабинская степь в колках — берёзовых рощицах.
Лететь стараются ночью, а днём отдыхают и кормятся. Хоть они летят стайками и каждая пичуга в стае смотрит в оба, как бы не попасть в беду, — всё-таки случается: не укараулят себя, и одну-другую из них схватит ястребок. Очень уж их много тут, в Сибири: перепелятник-ястребок, соколки — чеглок-белогорлик, дербник… Быстрокрылые— страсть! Пока летишь от колка до колка — скольких выхватят! Ночью всё-таки лучше: сов меньше.
Тут, в Сибири, чечевичкам свёрток: через горы Алтай, через пустыню Монголии, — сколько ещё гибнет их, маленьких, в трудном пути! — в жаркую Индию. Там зимуют.
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ КОЛЕЧКА № Ф-197357
Лёгкое металлическое колечко N Ф-197357 надел на ножку птенчика полярной крачки — тоненькой чайки — один наш русский молодой учёный. Было это в Кандалакшском заповеднике на Белом море — за полярным кругом — 5 июля 1955 года.
В конце июля этого же года, как только птенцы поднялись на крыло, полярные крачки собрались в стаю и отправились в своё зимнее путешествие. Направились сперва на север — к горлу Белого моря, потом на запад — вдоль северного берега Кольского полуострова, потом к югу— вдоль берегов Норвегии, Англии, Португалии, всей Африки. Обогнули мыс Доброй Надежды и подались на восток: из Атлантического океана в Индийский.
16 мая 1956 года молодая полярная крачка с кольцом № 197357 была поймана одним австралийским учёным на западном берегу Австралии близ города Фримантла — за 24 тысячи километров по прямому направлению от Кандалакшского заповедника.
Чучело её с кольцом на ножке хранится в австралийском зоологическом музее города Перт.
С ВОСТОКА НА ЗАПАД
Тучи уток и целые облака чаек выводятся каждое лето на Онежском озере. Приходит осень,—эти тучи и облака подаются на запад — на заход. Стая уток-шилохвостов, стая чаек сизых тронулась в путь на зимовки. Полетим за ними на самолёте.
Слышите резкий свист? За ним плеск воды, шум крыльев, отчаянное кряканье уток, крики чаек!..
Это шилохвосты и чайки расположились было на отдых на лесном озерке, а перелётный сокол сапсан тут их и настиг. Как длинный пастуший кнут со свистом пронизал воздух, пронёсся над самой спиной поднявшейся в воздух утки — рассек её когтем заднего пальца, острым, как кривой ножичек. Плетью свесив длинную шею, раненая птица не успела упасть в озеро, как стремительный сокол круто повернул, скогтил её над самой водой, умертвил одним ударом стального клюва в затылок, и унёс себе на обед.
Сапсан этот — горе-злосчастье утиной стаи. Вместе с нею тронулся он в отлёт с Онежского озера, вместе с ней миновал Ленинград, Финский залив, Латвию… Когда сыт, — равнодушно смотрит, сидя где-нибудь на скале или дереве, как летают над водой чайки, как кувыркаются на воде вниз головой утки. Как они поднимаются с воды и, собравшись в кучку или растянувшись вожжой, продолжают свой путь на запад — туда, где в серые воды Балтийского моря жёлтым шаром опускается солнце. Но, как только сапсан проголодается, он быстро нагоняет свою стаю, и выхватывает из неё себе уточку.
Так он будет лететь за ними вдоль берегов Балтийского, Северного, Немецкого морей, перелетит за ними Британские острова — и только близ их побережья, быть может, отвяжется, наконец, от них этот крылатый волк. Здесь наши утки и чайки останутся зимовать, а он, если захочет, полетит за другими стаями уток на юг — во Францию, Италию, через Средиземное море в знойную Африку.
НА СЕВЕР, НА СЕВЕР —В КРАЯ ПОЛНОЧНЫЕ!
Гаги-утки — те самые, что дают нам для шуб такой изумительно тёплый и лёгкий пух, — спокойно вывели своих птенцов на Белом море — в Кандалакшском заповеднике. Уже много лет здесь охраняют гаг, а студенты и учёные кольцуют их: надевают им на ножки лёгкие металлические колечки с номерами, чтобы знать, куда гаги улетают из заповедника, где у них зимовки, много ли гаг возвращается назад в заповедник, к своим гнездовьям и разные другие подробности жизни этих чудесных птиц.
И вот узнали, что гаги летят из заповедника почти прямо на север —в полночный край, в Ледовитый океан, где живут гренландские тюлени и громко, протяжно вздыхают белухи-киты.
Белое море скоро всё покроется толстым льдом, и гагам тут зимой кормиться нечем. А там, на севере, весь год открыта вода, там ловят рыбу тюлени и огромные белухи.
Гаги сощипывают со скал и водорослей моллюсков — подводные ракушки. Им—северным птицам—главное, чтоб было сытно. И пусть тогда страшный мороз, и вода кругом, и тьма кромешная, — им это не страшно: у них шубки на гагачьем пуху, на непроницаемом для холода, самом тёплом в мире пуху! Да то и дело там сполохи — чудесные северные сияния на небе, и огромная луна, и звёзды ясные. Что ж такое, что солнце там несколько месяцев не выглядывает из океана? Полярным уткам всё равно хорошо,сытно и привольно проводить там долгую полярную зиму-ночь.
ЗАГАДКИ ПЕРЕЛЁТОВ
Почему одни птицы летят прямо на юг, другие — на север, третьи — на запад, четвёртые — на восток»?
Почему многие птицы отлетают от нас, только когда, замерзает вода, или выпадает снег, и им нечем уж больше кормиться, а другие,— например, стрижи— улетают от нас в свой срок — точно по календарю, хоть еды для них кругом сколько хочешь?
А главное, главное: почём они знают, куда им осенью лететь, где их зимовки и как путь туда?
В самом деле: вывелась птичка из яйца здесь — скажем, где-нибудь под Москвой или Ленинградом. А зимовать летит в Южную Африку или в Индию. А есть у нас такой быстрокрылый соколик — так он из Сибири на край света — в самую Австралию летает. Побудет там немножко, — и летит обратно к нам в Сибирь, к весне нашей.
(Окончание следует)
ВОЙНА В ЛЕСУ
(Окончание)
Наши корреспонденты нашли такое место, где война между лесными племенами была кончена.
Этим местом оказалась та страна елей, куда наши посланцы попали в самом начале своего путешествия.
Вот что они узнали об окончании этой страшной войны.
В рукопашных схватках с берёзами и осинами погибло много елей. И всё-таки ели побеждали.
Они были моложе врагов. Век осин и берёз короче, чем век елей. Состарившиеся осины и берёзы не могли уже так быстро расти, как их враги. Ели перерастали их, протягивали над их головами свои страшные мохнатые лапы, и светолюбивые лиственные деревья чахли.
А ели всё росли и росли, и тень под ними всё сгущалась. Подвал под ними становился всё глубже и темней. Там побеждённых ждали хищные мхи, лишаи, жуки-короеды, древоточцы. Там побеждённых ждала медленная смерть.
Проходили года.
Прошло сто лет с тех пор, как люди вырубили старый, мрачный еловый бор. Сто лет длилась война за освободившиеся земли. И вот на том же месте стоит такой же старый, угрюмый еловый бор.
Птицы не поют в нём, не селятся веселые зверюшки, и всякое случайно попавшее сюда молодое зелёное растеньице чахнет и быстро умирает в мрачной стране елового народа.
Подходит зима—ежегодное перемирие в войне лесных племён. Деревья засыпают. Спят они крепче медведя в берлоге. Спят — как не живут. В жилах у них остановился сок, они не едят, не растут, только сонно дышат.
Прислушайтесь — молчание.
Приглядитесь, — это поле битвы, усеянное мёртвыми телами бойцов.
Наши корреспонденты узнали, что нынешней зимой этот мрачный еловый бор будет уничтожен: тут по плану назначены лесозаготовки.
На будущий год тут будет новая пустыня — вырубка. И опять на ней начнётся война лесных народов.
Но теперь мы не допустим, чтобы ели победили. Мы вмешаемся в эту страшную вечную войну, переселим на вырубку новые, не виданные здесь лесные народы, будем следить за их ростом и, когда надо,прорубим в крыше окна для яркого солнечного света.
И всегда тут птицы будут петь нам свои весёлые песни.
ДЕРЕВЬЯ МИРА*
Недавно наши ребята обратились с призывом ко всем ученикам младших классов Раменского района Московской области посадить в Неделю сада по одному дереву мира. Юные мичуринцы и взрослые садоводы обещали им помочь посадить и вырастить деревья мира. Ребята будут учиться, расти, и вместе с ними будут расти в школьном саду их деревья мира!
Ученики 4-й школы.
Московская область,
город Жуковский
КОЛХОЗНЫЙ КАЛЕНДАРЬ
Опустели поля. Снят богатый урожай хлебов. Уже едят колхозники и горожане пироги и булки и хлеб нового урожая.
Разостланный в полях по логам да склонам лён и под дождями мок, и под солнышком сох, и ветром продувался. Пришла пора опять его собрать, свезти в гумна, мять его там и теребить,
Уж месяц, как пошли ребята в школу. Без них теперь кончают копать картошку, возят её на станции, закапывают себе про запас в ямах на сухих песчаных горках.
Опустели огороды; последними убрали с гряд тугие кочаны капусты.
Густо зеленеют поля озимых хлебов. Это на смену собранному урожаю готовят колхозники Родине новый урожай, — ещё более обильный.
Полевые петушки и курочки — серые куропатки — уже не семьями держатся у озимых хлебов, а соединяются большими стадами — по сто и больше птиц.
Скоро конец охоте на них.
ПОКОРИТЕЛИ ОВРАГОВ*
На наших полях образовались овраги. Они растут, врезаясь в колхозное поле. Озабочены этим колхозники, а вместе со взрослыми беспокоятся и наши ребята — пионеры. Один из своих сборов мы посвятили тому, как лучше бороться с оврагами, как приостановить их рост.
Мы знаем, что для этого нужно обсадить овраги деревьями. Корни деревьев свяжут почву, укрепят края и склоны оврагов.
Этот сбор был весной, а сейчас, осенью, в специальном питомнике у нас выросли саженцы — около тысячи саженцев тополей, много кустов лозы и акации,—и мы уже сажаем их.
Пройдёт несколько лет —и склоны оврагов покроются деревьями и кустарниками. А сами овраги будут покорены навсегда.
Председатель совета дружины Коля Агафонов
В ПОХОД ЗА СЕМЕНАМИ
В сентябре созревают семена и плоды очень многих деревьев и кустарников. В это время особенно важно заготовить побольше семян для посевов в питомниках и для озеленения каналов и новых прудов.
Собирать семена значительного большинства деревьев и кустарников лучше всего накануне окончательного их созревания или немедленно по их созревании, в самый короткий срок. Особенно нельзя запаздывать со сбором семян клёна остролистого, дуба, лиственницы сибирской.
В сентябре начинают собирать семена яблони и груши дикой, яблони сибирской, бузины красной, гледичии, калины, каштанов — конского и съедобного, лещины (лесной орех), лоха узколистого, облепихи, сирени, тёрна и шиповника, а также кизила, встречающегося в Крыму и на Кавказе.
ЧТО МЫ ПРИДУМАЛИ
Большим и прекрасным делом занят весь наш народ: сажает леса.
Мы тоже провели „День леса». Весной. Этот день превратился в настоящий праздник лесонасаждения. Мы обсадили деревцами колхозный пруд, чтобы он не высыхал на солнце. Засадили высокий берег реки, чтобы укрепить кручу. Озеленили нашу школьную спортивную площадку. Все эти деревца принялись и выросли за лето.
А теперь мы придумали вот что.
Зимой у нас заносит все полевые дороги. Каждую зиму приходится рубить целые леса ёлочек, огораживать ими проселки от заносов, а где — ставить вехи, отмечая направления пути, чтобы не сбиться в метель, не завязнуть в сугробах.
Мы решили: зачем каждый год губить столько ёлочек, — лучше раз навсегда посадить по обочинам дороги живые ёлочки, — и пусть себе растут, защищают дорогу от снега и указывают путь.
Так мы и сделали.
Ёлочки выкопали на опушке леса и в корзинах перенесли к дорогам.
Мы хорошо полили их, — и все деревца весело принялись расти на новом месте.
Лескор Ваня Замятин
Колхозные новости
Сообщила Н. Павлова
ОТБОР КУРИЦ
Вчера на птицеферме колхоза „Ударник» провели отбор лучших куриц. Их осторожно загоняли в угол ширмой, ловили и по одной передавали специалисту.
Вот у него в руках длинноносая долговязая курица с маленьким бледным гребешком и глупыми сонными глазами: „Ну что ты меня тревожишь ?»
Специалист отдал её и сказал:
— Такие нам не нужны.
А вот он держит коротконосую большеглазую курочку. Голова у неё широкая, а ярко-красный гребень свалился набок. Глаза блестят. Курица вырывается и кричит: „Пусти, сейчас же пусти! Нечего загонять, нечего хватать, от дела отрывать! Сам червей не выкапываешь и другим не даёшь!»
— Эта хороша, — говорит специалист,— эта нам яиц нанесёт.
Оказывается и для того, чтобы яйца нести, надо быть живым, энергичным, весёлым.
МЕНЯЮТ КВАРТИРЫ И ИМЕНА
подрастающие рыбки — карпы. Их мать снесла весной икру в мелком — маленьком пруду. Из икринок вывелось семьсот тысяч мальков. Чужих рыб в этом пруду не было, и стала в нём жить одна семейка: семьсот тысяч братишек и сестрёнок. Но уже через полторы недели им стало тесновато, и их переселили в большой летний пруд. В нём мальки подросли — и к осени стали называться сеголетками.
Сейчас сеголетки собираются переселяться в зимний пруд. Перезимуют— будут годовиками.
В ВОСКРЕСЕНЬЕ
школьники помогали колхозу „Заря» убирать корнеплоды: выкапывали свёклу, брюкву, репу, морковь и петрушку. Ребята отметили, что брюква была больше головы самого головастого школьника — Вадика Петрова. Но больше всего их удивила своей величиной кормовая морковь. Гена Ларионов приложил морковь к своей ноге, — и вышло ровно по колено! А вверху морковь была шириной в ладонь.
— В старину, верно, корнеплодами воевали, — сказал Гена Ларионов.—Вместо гранат метали во врага брюквой. А когда дело доходило до рукопашного боя — т…х! — по башке такой вот морковищей!
— В старину таких корнеплодов и выращивать-то не умели, — возразил Вадик Петров.
ВОРОВ В БУТЫЛКИ!
сказал пасечник колхоза „Красный Октябрь».
Пчёлы в тот день из-за прохладной погоды остались в улье. Этого-то только и дожидались разбойницы-осы. Они прилетели на пасеку, чтобы воровать из ульев мёд. Но, не долетев до них, почуяли запах мёда и увидели расставленные по пасеке бутылки с медовой сытой. Тут осы раздумали прокрадываться в ульи. Должно быть, решили, что из бутылок воровать мёд как-то более культурно и не так опасно, как из ульев.
Попробовали — и попали в ловушку: утонули в медовой сыте.
РАССКАЗЫ КИТА ВЕЛИКАНОВА
У КОСТЕРКА
Ходил я со стариками на охоту — в лес да на озеро.
Взяли вечернюю зорьку, — побахали, как полагается, здорово. Ну, маленько всё-таки и дичи взяли. Грудок — костёр это по-новгородски, — грудок, значит, распалили, утячьей похлёбки нахлебались — и за чай. Хорош на грудке чаёк — с дымком!
Рассказы, само собой, начались: надо же как-то ночку коротать, чуть свет — опять на засидку.
Дед Евсей своё завёл:
— У вас тут што, птица-зверь простая, обыкновенная, таких нет, как бывало, у нас в Крыму. В Крыму я служил, так чего-чего там не навидался, какой только птицы удивительной!
„Вот, — думаю про себя, — начинается!» Меня хоть хлебом не корми, дай только эти самые охотничьи рассказы послушать; страсть люблю! Другие говорят: „Сказки Мюнхаузена!» А я так думаю: конечно, охотник на охоте волнуется, — ему всё не так видится, как равнодушному человеку. Бывает, конечно, и присочинит охотничек, пересолит маленько, что называется. Эка штука! Так уж и пошла про охотников слава: дескать, всё враки! А на самом деле в их рассказах такая часто скрывается правда удивительная и редкая, какой никто из людей ещё никогда и не видел. Ну и пусть — сказки. В них постоянно тоже что-нибудь да правда. Что ж от них уши-то затыкать!
Вот я и спрашиваю деда:
— А что, дедушка Евсей, что у вас там за невиданные птицы попадались?
— Да ведь всё одно не поверишь. К примеру сказать, есть там одна дикая утка. Хоть прозывается уткой, а ростом будет с гуся.
Галагаз называется. А карактер у той утки — прямо сказать — зверский. Углядит где в степи лисицу у норы, — сейчас ту лисицу за шиворот, об землю —да и съест. А ейную нору займёт, да сама там и поселится. Яйца отложит, детей выведет.
—Какая ж она на вид?—спрашиваю.
А дед Иван ухмыляется себе в бороду: „Мели, мол, Емеля, твоя неделя».
— Говорю —с гуся. Нос красный, голова, как у селезня, сама вся пегая. После неё у лисьей норы один лисий хвост валяется да клочья шерсти, — этому сам свидетель.
Дед Иван говорит:
— Сильных да свирепых таких у нас, и верно, птиц не водится. А вот мелкие есть — прямо на удивленье! Мальчонка тут один, Витенька, с городу приехавши, стрельнул тут по одной. Дробь у него, вишь, из гильзы высыпалась, так он в еловую ветку прицелился, — я рядом стоял, своими глазами видал: — бах! А с ели птюшка, — ну вот хоть верьте, хоть нет, — ну что твоя муха. Стрекоза — и та больше! И ведь что дивно-то: нежна как! Ведь сказывал я вам: патрон-то вовсе холостой, ни дробинки в нём. С перепугу, выходит, милая, обомлела, от одного пустого звука. Витенька её взял, за пазуху себе опустил, домой себе отнёс, — на даче они у нас жили. На стол положил птюшку, — лежит на спинке, ножками не дрыгает: вот до чего перепугалась! А потом и очухалась: вспорхнула, полетела на окно, как ни в чём не бывало! Целый месяц потом у мальчика в клетке жила. Сероватенькая такая, а темячко — ну, чистый огонёк!
— Кого удивлять собрался! — сердито буркнул Евсей, выслушав деда Ивана. — Пичужка с перепугу обомлела! Так ведь сам говоришь,— неизвестно, в чём у неё и душа держится. Сердчишко-то поди меньше горошинки. А вот не угодно ли хозяина леса, самого генерала Топтыгина, до смерти напугать?
Дед Иван только крякнул. А дед Евсей продолжал:
— В бытность мою на военной службе был случай. Однажды майор Ерошкин в лесах медведя увидал с горы, как тот своим мирным делом занимается: камни с места ворочает, жуков там, слизняков, мышов ищет себе на пропитание. Майор Ерошкин и дёрни с обоих стволов разом в зверя. А в ружье-то бекасинник был: майор за рябчиками ходил, на них эту мельчайшую дробь зарядил — да и забыл про то.
Медведь-то, правда, под горкой был, близёхонько, — рукой подать. Ну, да ведь бекасинником в него хоть в упор стреляй, — ему и до шкуры не дойдёт, в шерсти запутается.
А майор ка-ак грохнет по нему, — мишка мой как подскочит, как рявкнет, кувырком через голову с кручи, там в кусты врезался — только треск пошёл! Обхохотались мы тут с майором. А потом всё-таки решили пойти взглянуть, — какие он следы оставил?
Следы, прямо скажу, некрасивые: медвежья болезнь приключилась с ним от испугу. Да это бы еще ладно. А спустились мы в кусты, — он тут и лежит. Мёртвый как колода. Со страху помер… Вот это выстрел!
Обсудили этот случай. Потом старики свои выстрелы стали вспоминать интересные.
Дед Иван рассказал, как он однажды приметил на опушке леса, под кустом, какую-то белую птицу; ударил по ней, подошёл— в кустах семь белых куропаток лежат мёртвые, — только собирай. Единым махом семерых побивахом.
Потом вспомнил, как возвращался с охоты, а перед ним с земли здоровый ястребина поднялся. Дед Иван и выстрелил ему в спину: тетеревятников этих, ястребов, он всегда истребляет, где может.
Ястреб упал, разбросал крылья. Подошёл дед Иван к нему, а под ним рябая курица без головы. Принёс в деревню — старуха ему и говорит:
— Наша рябуха-то! Сейчас разбойник утащил. Вот и ладно: одним выстрелом двух зайцев. И грабителя уничтожил, — вся деревня за это тебе поклонится, и завтра суп сварю курячий.
Дед Евсей, чтоб не отстать, опять про своего майора Ерошкина случай рассказал.
— Стрелок майор был, надо сказать, неважнецкий. Стреляет, как говорится, в ворону, а попадает в корову. Ну, да ведь на охоте какое кому счастье. А ечастье-то майору шибко везло.
Другой раз с ним — там же, на Кавказе, — вот что случилось.
Майор с собакой своей, с пойнтером легавым, на фазанов охотился.
Пойнтер подвёл к камышам, стал, одну лапу поджал, — ну, как говорится, стойка. Майор к нему подошёл, послал вперёд. Пойнтер шагнул, фазан из-под него — фррр! — майор — бац! Фазан летит себе преспокойно, а в камышах как зашуршит, как заорёт, как захлещет! Что такое натворил опять?
Подошли, — здоровый котище лежит, бьётся. Там такие камышовые коты водятся, дикие, конечно. Матерущие,—против наших домашних так вдвое.
Майор ему, видишь ты, вместо фазана-то весь заряд в голову закатил. Хорошо ещё пойнтера не кончил тем зарядом.
С воспоминаний об удивительных выстрелах перешли на охотничьих собак.
Дед Иван рассказал про своего гончака, который так стар был, что совсем уж слепой сделался, а зайцев лучше прежнего гонял.
—Как же он в лесу о деревья не разбился? — спросил дед Евсей, покачивая головой: „Ох, мол, и заливаешь!»
— А пешим ходом, не торопясь. И заяц от него не спеша уходил. А пёс всё равно его на меня пригонял.
— Эко дело! — не соглашаясь и не отрицая, пробормотал дед Евсей. — А вот, слыхать, у одного охотника собака была — тоже, как у господина майора, легавая, вроде только сеттер. Так та в городе над бумажками стойку делала.
—Как это — над бумажками? — не понял дед Иван.
— А очень просто. Напишет хозяин на бумажке слово „Тетерка» там или „Бекас», а собака разыщет —и стойку. А на которых ничего такого, на те бумажки внимания не обращала.
— Экхым! Кхым! Кхы! — нещадно вдруг закашлялся дед Иван. — Комары проклятые! Мало им кровь пить, — ещё и в горло забиваются почём зря. В лесу от этих кавалеров спасу нет, дома — от мух.
Чуют мухи, что им недолго гулять, — такие стали злые, хуже комаров жигают.
— Глянь-ка, — прибавил он, — уж и грудок потух. То-то комары за нас и взялись! Зорька занялась. Пора на засидку.
Кит Великанов
ОХОТА
ОДУРАЧЕННЫЕ ТЕТЕРЕВА
К осени тетерева сбились в большие стаи. Тут и тугопёрые чёрные косачи, и рыжеватые рябенькие тетёрки, и молодые птицы.
Стая шумно падает вниз на ягодник.
Птицы разбредаются по земле. Кто щиплет крепкую красную бруснику, кто, разрыв лапками траву, глотает мелкие камешки и песок. Камешки и песок помогают пищеварению, перетирают твёрдую пищу в зобе и желудке.
Шуршат чьи-то быстрые шаги по сухому, опавшему листу.
Тетерева поднимают головы, настораживаются.
Сюда бежит! Между деревьями мелькает голова лайки с острыми ушами торчком.
Тетерева неохотно взлетают на сучья. Некоторые притаились в траве.
Лайка бегает по ягоднику и вспугивает всех до последнего.
Потом она садится под дерево и, выбрав одного, глядит на него и лает.
Тетерев тоже глядит на собаку во все глаза. Скоро ему становится скучно сидеть на дереве. Он прогуливается по суку, всё время поворачивая голову к лайке.
Вот ведь какая надоедливая! Ну чего сидит, не уходит! Есть хочется… Бежала бы своей дорогой — опять бы вниз слететь, ягоду поклевать…
Вдруг выстрел — и мёртвый тетерев падает на землю: пока он был занят лайкой, охотник подкрался и неожиданно срезал его зарядом с дерева. С треском поднимается стая и летит над лесом — подальше от охотника. Внизу мелькают поляны, перелески. Где опуститься? Не спрятались ли и здесь охотники?
На голых вершинах опушки березника чернеют сидящие тетерева. Их три. Вот где безопасно спуститься: птицы не сидели бы так спокойно, если б кто-нибудь был в березнике.
Стая летит всё ниже и ниже — и вот шумно рассаживается по вершинам. Сидевшие тут косачи даже голов к ним не поворачивают — неподвижно сидят, как пни. Новоприбывшие внимательно разглядывают их. Косачи как косачи: сами чёрные, бровь красная, на крыле белое, хвост разводами, чёрные блестящие глазки.
Всё в порядке.
Бах! бах!
Что такое, откуда? Отчего двое из новоприбывших свалились с веток?
Над вершинами деревьев поднимается лёгкое облачко дыма и быстро тает. Но здешние трое тетеревов сидят, как сидели. Сидит, глядя на них, и стая. Внизу никого нет. Куда же лететь?!
Покрутили головами, поглядели кругом — успокоились.
Бах! Бах!..
Один косач — комом на землю, другой взметнулся высоко над вершинами, — подскочил в воздух и упал. Вспугнутая стая сорвалась с деревьев и пропала из глаз раньше, чем смертельно раненный тетерев стукнул с высоты об землю. Только три косача как сидели, так и остались неподвижно сидеть на вершинах.
Внизу из незаметной шалашки вышел человек с ружьём, подобрал добычу. Потом приставил ружьё к дереву и полез на берёзу.
Чёрные глаза косача на вершине берёзы задумчиво глядели куда-то поверх леса. Чёрные глаза неподвижного косача были — бусинки. И сам неподвижный косач был из чёрной суконной тряпки. Только клюв у него был настоящий тетеревиный, да хвост разводами был сделан из настоящих перьев.
Охотник снял чучело, спустился, полез за другими двумя.
А вдали, пролетая над лесом, перепуганная стая тетеревов недоверчиво вглядывалась в каждое дерево, каждый куст: откуда ждать новой опасности? Куда спрятаться от хитрого на выдумки человека с ружьём? Никогда не узнаешь наперёд, на чём он тебя подденет…
ГУСИ ЛЮБОПЫТНЫ
Дикие гуси любопытны — это хорошо знает охотник. И ещё знает: нет птиц осторожнее гусей.
Вот большое стадо их сидит на песчаной отмели за целый километр от берега. Ни подойти, ни подползти, ни подъехать. Завернули голову под крыло, поджали одну лапу,-—спят спокойно.
Чего им бояться: у них сторожа. С каждого края стада стоит старый гусь, не спит, не дремлет — зорко глядит по сторонам. Поди-ка, возьми их врасплох!
Показалась собачонка на берегу, — сразу вытянули шеи сторожевые гуси. Глядят,— что она станет делать?
Собачонка по берегу бегает — то в одну сторону, то в другую. Что-то подбирает на песке. На гусей и внимания не обращает.
Ничего подозрительного. А любопытно: что это она всё взад и вперёд мечется? Надо поглядеть поближе…
Один из сторожевых заковылял в воду, — поплыл. От лёгкого плеска волн проснулись ещё три — четыре гуся. Тоже увидели собачонку, тоже поплыли к берегу.
Ближе видно: из-за большого камня на берегу вылетают катышки хлеба, — то в одну сторону, то в другую; падают на песок. Собачонка, виляя хвостом, кидается за ними.
Откуда же катышки?
Кто за камнем?
Гуси — ближе, ближе, к самому берегу жмутся, шеи тянут — стараются разглядеть… И разом падают в воду их любопытные головы от метких выстрелов выскочившего из-за камня охотника.
ШЕСТИНОГАЯ ЛОШАДЬ
Жируют дикие гуси на полях. Стадо пасётся, а сторожевые стоят по сторонам. Они не допустят ни человека, ни собаки.
Вдали ходят по полю лошади. Гуси их не боятся. Лошадь — всем известно — животное мирное, травоядное, на птиц не кидается.
Одна из лошадей, пощипывая короткие жёсткие остатки колосьев, подходит ближе и ближе к стаду гусей. Ну что ж: если уж очень близко подойдёт, можно и сняться.
Странная какая лошадь: шесть ног у неё. Урод какой-то… Четыре ноги обыкновенных, а две ноги в штанах.
Сторожевой гусь предостерегающе загоготал. Стадо подняло головы от земли.
Лошадь медленно подходит.
Сторожевой поднялся на крылья и полетел на разведку.
Сверху он увидел: за лошадью прячется человек, и в руках у него ружьё.
— Го-го-го, гонг-гонг! — подал разведчик сигнал к бегству.
Всё стадо разом замахало крыльями и тяжело поднялось от земли.
Раздосадованный охотник пустил вслед ему два выстрела. Но далеко, — дробь не достала.
Гуси спаслись.
НА ТРУБУ
А в лесу в это время по вечерам громко звучит боевой рог сохатого:
— Выходи на битву, кому жизни своей не жаль!
И встал со своей моховой лёжки старый лось. Широкие рога его с тринадцатью отростками, ростом он в два метра, весом в четыре центнера.
Кто смеет кинуть вызов первому богатырю леса?
Глубоко погружая в сырой мох тяжёлые копыта, ломая на своём пути мелкие деревца, старый лось гневно спешит на вызов.
Опять раздаётся рёв боевого рога противника.
Страшным рёвом ответил старый лось, таким страшным, что с треском сорвалась с берёз стая тетеревов, а робкий зайчишка с перепугу высоко подскочил от земли и сломя голову кинулся в чащу.
Кто смеет!..
Кровью замутились глаза. Не разбирая дороги, ринулся навстречу противнику. Лес реже, поляна… тут!
Смаху вылетел из-за деревьев — сшибиться рогами, напором тяжёлого тела сбить врага, растоптать его острыми копытами.
И только когда грохнул выстрел, старый лось увидал за деревом человека с ружьём и большой трубой на поясе.
Лось кинулся в чащу, шатаясь от слабости и теряя кровь из раны.
ОТКРЫТИЕ ОХОТЫ НА ЗАЙЦЕВ
(От нашего специального корреспондента)
Выезд охотников
Как обычно, 15 октября газеты объявили начало охоты на зайцев.
Опять, как в начале августа, толпы охотников наполняют вокзалы. Опять с ними собаки, у некоторых даже по две и больше на сворке. Но это уже не те собаки, с которыми охотники ездили летом: не легавые.
Это крупные, здоровые псы на высоких прямых ногах, с тяжёлой головой и волчьей пастью, с грубой шерстью всевозможных мастей: тут и чёрные, и серые, и коричневые, и жёлтые, и багряные; тут черно-пегие, желто-пегие, багряно-пегие и коричневые, жёлтые, багряные с чёрным чепраком.
Это гончие — выжлецы и выжловки. Их дело — найти по следу зверя, поднять его с лёжки и гнать, гнать с голосом, лая, чтобы охотник знал, как идёт зверь, какой делает круг, — и, став на лазу, встретил бы зверя выстрелом.
Держать таких крупных, грубых собак в городе трудно. Многие едут совсем без собак. Наша компания — тоже.
Мы едем к Сысой Сысоичу на заячью облаву.
Нас двенадцать человек, и мы заняли целых три отделения вагона. Все пассажиры с удивлением смотрят на одного нашего товарища, улыбаются и перешёптываются.
И есть на что посмотреть: товарищ наш — громадный человек. Он так толст, что не во всякие двери пройдёт. Весит он центнера полтора.
Он — не охотник, но доктора велели ему побольше гулять. Стрелять он мастер, в тире нас всех обстреливает. Вот, чтобы в прогулке был интерес, он и решил попробовать съездить с нами на охоту.
Простая облава
Вечером на маленькой лесной станции нас встречает Сысой Сысоич. Мы ночуем у него и с рассветом отправляемся на охоту. Идём большой и шумной гурьбой: двадцать человек колхозников сговорил Сысой Сысоич в кричане-загонщики.
У леса остановка. Я бросаю в шапку свёрнутые трубочками бумажки с номерами, и каждый из нас, двенадцати стрелков, по очереди тянет жребий: кому на какой номер становиться.
Кричане ушли за лес. Сысой Сысоич ведёт расставлять нас по порядку номеров на широкой просеке.
Мне достался номер шестой, нашему толстяку — седьмой. Указав моё место, Сысой Сысоич внушает новичку правила облавной охоты: вдоль стрелковой линии не стрелять, — угодишь в соседа; прекратить стрельбу, когда голоса загонщиков приблизятся; козуль не бить — запрещено; ждать сигнала.
Номер толстяка шагов за шестьдесят от меня. Заячья облава — не медвежья: тут можно и на полтораста шагов ставить друг от друга стрелков. И шуметь тут на стрелковой линии Сысой Сысоич не стесняется; мне слышно, как он наставляет толстяка:
— Куда вы в куст-то лезете? Стрелять не удобно. Рядом с кусточком станьте, вот здесь. Заяц — он понизу глядит. А ноги у вас — прощения прошу — что твои колоды. Расставьте их пошире: заяц, очень просто, за пни их посчитает.
Расставив всех стрелков, Сысой Сысоич вскочил на лошадь, поехал за лес расставлять загонщиков.
Ждать начала еще долго. Осматриваюсь.
Шагах в сорока передо мной стеной стоят голые ольхи, осины, наполовину облетевшие берёзы вперемежку с тёмными пушистыми елями. Оттуда, из глубины леса, сквозь смешанный строй прямых стволов, может быть, выбежит на меня скоро косой, вылетят косачи, а если очень повезёт, так и самый крылатый лесной великан — мошник — пожалует. Неужели промажу?
Ползут, как улитки, минуты. Как-то толстяк себя чувствует?
Переминается с ноги на ногу, — верно, хочет так расставить их, чтобы больше были похожи на пни.
Вдруг за притихшим лесом звонко и гулко раздаются две протяжные ноты охотничьего рога: то Сысой Сысоич двинул цепь загонщиков вперёд — к нам; даёт сигнал.
Толстяк поднял руки-окорока; двустволка в них, — как тонкая тросточка. И застыл.
Чудак! Уж больно рано приготовился,—руки устанут.
Голосов кричан еще не слышно.
Но вот уже выстрел — где-то справа, по цепи, потом слева два. Пошла пальба! А у меня — еще ничего.
Вот и толстяк палит дуплетом — ба-бах! А, это по тетеревам! Высоко пролетели, зря и стрелял.
Уже слышна негромкая перекличка загонщиков, стук палок о деревья. С флангов — трещотки… А на меня всё еще ничего не летит, ничего не бежит!
Наконец-то! Белое с серым мелькает за стволами деревьев — не совсем еще вылинявший беляк.
Ну, этот будет мой! Ах, шут, свернул! Скачет на толстяка… Ну, что медлишь? Бей же, бей! Ббах!
Промазал!..
Беляк лупит прямо на него.
Ббах!
Что-то беленькое отлетает от зайца. Насмерть перепуганный зайчишка кидается между ног-пней. Толстяк разом сдвигает ноги и…
Да разве ногами ловят зайцев?
Беляк проскользнул, а великан всем своим громадным телом плашмя валится на землю.
Хохот меня раздирает. Сквозь выступившие на глаза слёзы вижу сразу двух беляков, выскочивших передо мной из лесу, но не могу стрелять. Зайцы удирают вдоль стрелковой линии.
Толстяк медленно поднимается на колени, встаёт. Он протягивает мне какую-то белую пушинку в ручище, что-то показывает.
Кричу:
— Не расшиблись?
— Ничего. А хвостик остриг всё-таки! Зайчику-то.
Чудак!
Пальба прекратилась. Кричане выходят из лесу, все направляются к толстяку.
— Попом, дяденька?
— Поп и есть; гляди, брюхо-то!
— Да рази мыслимо — такая толщина! Он дичь-то, видать, кругом себя под одежду запихал,— вот и толстый.
Бедный стрелок! И кто бы этому поверил в городе, в нашем тире?
Но Сысой Сысоич уже торопил нас на новый загон — в поля.
Шумной гурьбой мы возвращаемся назад лесной дорогой. За нами на подводе едет добыча обеих облав и с нею — толстяк. Он устал, у него одышка.
Не щадят беднягу охотники: насмешки так на него и сыплются.
Вдруг над лесом из-за поворота дороги показалась большая, как два тетерева, чёрная птица. Она летит через нас — прямо вдоль дороги.
Все срывают ружья, неистовая пальба оглашает лес: каждый спешит свалить редкую добычу торопливым выстрелом.
Чёрная птица летит. Она уже над подводой.
Толстяк тоже поднимает ружьё. Сидя. Двустволка в руках-окороках, как тростиночка.
Он стреляет.
И все видят: большая чёрная птица совсем как-то неправдоподобно складывается в воздухе и, резко оборвав полёт, чуркой падает с высоты на дорогу.
— Ну, хват! — ахает кто-то из колхозников. — Видать, что стрелок.
Мы, охотники, смущённо молчим: ведь все стреляли, все видели…
Толстяк взял мошника —старого бородатого лесного петуха весом тяжелее зайца. Взял дичь, за которую каждый из нас охотно отдал бы всю сегодняшнюю свою добычу.
Кончились насмешки над толстяком. Забыли даже, как он ловил зайца ногами.
С РАЗНЫХ КОНЦОВ СОЮЗА
РАДИОПЕРЕКЛИЧКА
Внимание! Внимание!
Говорит Ленинград — редакция „Лесной газеты». Сегодня 22 сентября, в день осеннего равноденствия, продолжаем радиоперекличку из разных концов нашего Союза.
Вызываем тундру и тайгу, пустыни и горы, степи и моря. Расскажите, что происходит у вас сейчас— осенью.
Слушайте! Слушайте!
ГОВОРИТ ТУНДРА ЯМАЛЬСКАЯ
У нас всё кончилось. Не слышно больше крика и писка на скалах, где летом были шумные птичьи базары. Улетела от нас мелкая певчая братия, улетели гуси, утки, чайки, вороны. Тишина. Только изредка раздаётся жуткий костяной стук: это бьются рогами самцы-олени.
Утренние морозы начались еще в августе. Сейчас уже вся вода скована льдом. Давно ушли рыболовные парусники и моторки. Пароходы задержались — и тяжёлый ледокол с трудом проломал для них дорогу в крепком ледяном поле.
Дни всё короче, короче. Ночи долгие, тёмные, холодные. В воздухе летают белые мухи.
ГОВОРИТ ТАЙГА УРАЛЬСКАЯ
Мы встречаем и провожаем, встречаем и провожаем гостей. Встречаем певчих птиц, уток, гусей, прибывающих к нам с севера, из тундры. Они у нас пролётом и задерживаются недолго: сегодня остановится стая отдохнуть и подкормиться, а завтра, глядишь, её уже нет: ночью отправилась дальше, не спеша.
Провожаем своих летних птиц. Большая часть наших перелётных уже тронулась в далёкий осенний путь за уходящим солнцем — к теплу, на зимовки.
Ветры рвут с берёз, осин, рябин пожелтевший, покрасневший лист. Позолотели лиственницы, мягкая хвоя их пожухла; вечерами взлетают на ветви лиственниц тяжёлые бородатые таёжные петухи-глухари, сидят — чёрные — в нежном золоте хвои, набивают ею свои зобы. Пересвистываются в тёмных елях рябчики. Появилось множество красногрудых самцов и сереньких самочек снегирей, малиновых щуров, красноголовых чечёток, рогатых жаворонков. Эти тоже движутся с севера, но дальше на юг не пролетают: им и тут хорошо.
Опустели поля, и в ясные дни, подгоняемые чуть заметным ветерком, летят, летят над ними тонкие длинные паутинки. Там и сям еще цветут последние анютины глазки и на кустах бересклета китайскими фонариками рдеют красивые висячие плодики.
Мы кончаем копать картошку, снимаем в огороде последний овощ — капусту. Набиваем подвалы на зиму. Собираем в тайге кедровые орешки.
Не отстают от нас и зверюшки. Маленькая земляная белка с тонким хвостиком и пятью резкими чёрными полосами на спине — бурундук — натаскал себе в норку под пнём кедровых орешков, наворовал в огородах подсолнухов, — набил свои кладовые. Рыжие белки насушили себе грибов на сучках, переодеваются в голубые шубки. Лесные длиннохвостые мыши, куцые полёвки, водяные крысы набили различным зерном свои подвалы. Лесные крапчатые вороны — кедровки — и те таскают, прячут в дупла, под корни деревьев орешки — на чёрный день.
Медведь присмотрел себе место для берлоги, надирает когтями еловое лыко — себе на подстилку.
Все готовятся к зиме, у всех трудовые будни.
ГОВОРИТ ПУСТЫНЯ
А у нас праздник, — опять, как весной, расцветает жизнь.
Спала невыносимая жара, пролились дожди, воздух чист и прозрачен, ясны дали. Снова зазеленела трава, снова показались прятавшиеся от убийственного летнего солнца животные.
Вылезают из-под земли жуки, муравьи, пауки. Вылезли из глубоких норок тонколапые суслики, скачут похожие на крошечных кенгуру с длинными-предлинными хвостами тушканчики. Опять охотится за ними проснувшийся от летней спячки степной удавчик; откуда-то появились совы, степные лисички — корсаки, песчаный кот. Примчались легконогие антилопы — стройные чернохвостые джейраны, горбоносые сайги. Прилетели птицы.
И опять, как весной, пустыня — не пустыня: в ней зелень, в ней жизнь.
Мы продолжаем поход на пески.
Сотни и тысячи гектаров земли будут покрыты лесозащитной полосой. Леса защитят поля от горячего ветра пустынь и завоюют пески.
ГОВОРЯТ ГОРЫ—КРЫША МИРА
Так высоки наши горы Памир, что зовут их Крышей мира. Есть вершины — больше семи километров вверх, в облака.
И в стране нашей бывает сразу и лето и зима: лето внизу, зима наверху.
Но вот пришла осень. Зима начинает спускаться с вершин, из облаков, и теснит перед собой жизнь сверху вниз.
Первыми тронулись со своих летних стоянок на холодных неприступных скалах теки — горные козлы; им больше нечего щипать там: все растения занесены снегом, погибли.
Начали спускаться со своих пастбищ и горные бараны.
С высокогорных лугов исчезли толстяки-сурки, которых так много было здесь летом. Они отступили под землю: собрали запасы еды на зиму, нагуляли побольше жиру, ушли в норы и вход в них забили тугой пробкой из травы.
Ниже по склонам спускаются олени, козули. Кабаны пасутся в рощах грецких орехов, фисташек и диких абрикосов.
Внизу в долинах, глубоких ущельях вдруг появляются такие птицы, которых летом никогда здесь не увидишь: рогатые жаворонки, серо-дымчатые горные овсянки, горихвостки-красноспинки, таинственная синяя птица — горный дрозд.
Сюда — в тепло, в места, богатые всяким кормом, — слетаются сейчас и стаи крылатых с далёкого севера.
Внизу у нас часто теперь выпадают дожди. И с каждым ненастьем видно, как всё ниже и ниже спускается к нам зима: там, в горах, снегопады.
В полях идёт уборка хлопка, в садах — сбор всевозможных фруктов, винограда; по склонам — сбор грецких орехов.
А горные перевалы уже засыпает глубоким непроходимым снегом.
ГОВОРИТ СТЕПЬ УКРАИНСКАЯ
По родной, гладкой, выжженной солнцем степи мчатся, подпрыгивая, живые шары. Вот налетели, окружили, ударили по ногам, но не больно: они лёгкие. Да и не шары это вовсе, а круглая какая-то трава, сухие стебли, клубком торчащие во все стороны. И вот пронеслись и, перескакивая через все кочки и камни, пропали за холмом.
Это ветер срывает с корня созревшие кустики перекати-поля, колесом, колесом катит, гонит их по всей степи, — а они на ходу разбрасывают-сеют свои семена.
Скоро, скоро перестанет гулять по степям суховейный ветер. На защиту полей уже встают лесные полосы, созданные советским человеком. Они спасут наши урожаи от засух. Пролегли оросительные каналы от Волго-Донского судоходного канала имени В. И. Ленина.
Замечательная сейчас охота у нас. Тучи разной болотной и водоплавающей дичи — своей и пролётной — набивается в камыши степных озёр, а по балочкам, по нескошенным полоскам травы густо собирается стайка маленьких жирных курочек — перепелов. А сколько зайцев в степи — всё крупные рыжеватые русаки, — беляки у нас не водятся, — сколько лисиц и волков! Хочешь — из ружья стреляй, хочешь — борзых собак спускай!
В городах на базарах горы арбузов, дынь, яблок, груш, слив.
Слушайте! Слушайте!
ГОВОРИТ ВЕЛИКИЙ ОКЕАН
Вот мы пробрались между ледяными полями Северного Ледовитого океана и через пролив между Азией и Америкой прошли в Тихий, или, лучше, Великий океан. Тут в Беринговом, потом в Охотском море нам стали чаще попадаться киты.
Есть же еще на свете такие изумительные звери! Подумать только, какой рост, какой вес, какая сила!
Мы видели одного кита,—финвала, или сельдяного кита, — вытащенного на палубу огромного парохода — китобойной матки. Длиной он был двадцать один метр: шесть слонов надо бы поставить „в хвост» одного за другим! Во рту его могла бы поместиться целая лодка вместе с гребцами.
Одно сердце его потянуло 148 килограммов: столько, сколько потянут не всякие два взрослых дяди. А общий вес его оказался пятьдесят пять тысяч килограммов — пятьдесят пять тонн!
Если б сделать такие огромные весы и на одну чашу их положить этого зверька, то, чтобы уравновесить его, на другую чашу пришлось бы залезть целой толпе людей в тысячу человек — мужчин, женщин, детей, — да и то, пожалуй, было бы мало. А ведь этот кит был еще не из самых больших: синие полосатики бывают длиной до тридцати трёх метров и весом больше ста тонн…
Сила у них такая, что, случалось, загарпуненный кит целые сутки таскает за собой на привязи пароход-китобоец, а то и того хуже: нырнёт под воду — и пароход с собой утянет.
Случалось… Теперь—другое дело. И нам было трудно поверить, что это лежащее перед нами чудовище — гора живого мяса, обладающая такой страшной силой, — было почти мгновенно убито нашими китоловами.
Не так давно еще китов били с лодки коротким копьём — гарпуном. Его рукой кидал в зверя стоящий на носу лодки матрос. Потом китов стали бить с парохода из особой пушки, заряжающейся гарпуном. Таким же гарпуном был поражён и этот кит, да только убило его не железо, а электричество: к гарпуну были приделаны два провода от судовой динамо-машины. В тот миг, когда гарпун, как иголка, вонзился в огромное тело животного, провода сомкнулись, произошло короткое замыкание— и электрический ток большой силы ударил кита.
Исполин вздрогнул — и через две минуты был мёртв.
Мы видели у острова Беринга наших морских котиков, у Медного острова—каланов — больших морских выдр, игравших со своими детёнышами. Эти звери, дающие очень ценные меха и почти уже было выбитые японскими и русскими царскими хищниками, взяты советской властью под строжайшую охрану закона и быстро теперь увеличиваются у нас в числе.
У берегов Камчатки мы видели огромных — почти с моржа — сивучей.
Но все эти звери казались нам крошечными после того, как мы нагляделись на кита.
Сейчас — осенью — киты уходят от нас в тёплые воды тропиков. Там у них родятся детёныши. На будущий год китихи приведут своих китят к нам, в наши воды Великого и Ледовитого океанов, — китят-сосунков ростом больше двух коров.
У нас их не тронут.
На этом мы кончаем перекличку из разных концов нашей страны. Следующая, последняя, наша перекличка — 22 декабря.
ТИР
Бей ответом прямо в цель!
СОСТЯЗАНИЕ СЕДЬМОЕ
1. — С какого дня (по календарю) начинается осень ?
2. — У какого зверя осенью в листопад еще родятся детёныши ?
3. — Листья каких деревьев осенью краснеют ?
4. — Все ли перелётные улетают от нас осенью на юг?
5. — Отчего старых лосей-быков называют „сохатыми» ?
6. — От каких зверей колхозники огораживают стога в лесу и лугах?
7. —Какие птицы весной бормочут: „Куплю балахон, продам шубу», — а осенью: „Продам балахон, куплю шубу» ?
8. — Здесь нарисованы следы двух разных птиц, отпечатавшиеся на грязи. Одна из этих птиц живёт на деревьях, другая — на земле. Как узнать по следам, какая птица где живёт ?
9. —Какой выстрел по птице верней — „на штык» (т. е. когда птица летит прямо на стрелка) или в угон (т. е. когда птица улетает от стрелка) ?
10. — Что значит, если над каким-нибудь местом в лесу с карканьем вьётся вороньё ?
11. — Почему хороший охотник никогда не стреляет маток тетеревов и глухарей ?
12.— Скелет передней лапы какого зверя нарисован здесь?
13. — Куда осенью деваются бабочки?
14. — Куда лицом становится охотник, когда после захода солнца он стережёт уток?
15. — Когда говорят про птицу: „за море помирать полетела ?»
16. — Загадаю загадку, заброшу за грядку, в год пущу, в другой выпущу.
17. — Молодой конёк за море ходок, спинка соболинка, брюшко беленько.
18. — Сидит — зеленеет, летит — пожелтеет, падёт — почернеет.
19. — Долговяз в траве увяз.
20. — Серовато, зубовато, по полю рыщет, телят, ребят ищет.
21.— Маленький воришка в сером армячшпке по полю шныряет, корм подбирает.
22. — На бору, на юру стоит старичок — бурый колпачок.
23. — Пока было в коже, не было гоже; вылезло из кожи, всем стало гоже.
24. — Сам не берёт и воронам не даёт.
ОБЪЯВЛЕНИЯ
СПЕШИТЕ ВЗЯТЬ НА ВОСПИТАНИЕ БЕСПРИЗОРНЫХ ЗАЙЧАТ
Сейчас можно еще поймать зайчат руками в лесу и в поле, — ножки у них еще коротенькие и бегают они не очень шибко. Кормить их надо молоком и прикармливать свежими капустными листьями и другими овощами.
Предупреждаем!
Маленькие длинноухие воспитанники не дадут вам скучать: все зайцы — знаменитые барабанщики. Днём зайчонок спокойно сидит в своём ящике, а ночью как забарабанит лапками в стенку, — сразу проснёшься! Ведь зайцы — ночные гуляки.
СТРОЙТЕ ШАЛАШКИ
по берегам рек, озёр, морей. Забирайтесь в них на зорях — утренних и вечерних. Смирно сидите. Много интересного можно увидеть в перелётную пору, хоронясь в шалашке: вылезут из воды утки, сядут на бережку так близко, что можно разглядеть на них каждое перышко. Снуют кругом кулички, проплывут невдалеке, ныряя, гагары, прилетит и сядет рядом цапля. И таких птиц увидишь, каких летом у нас и не бывает.
Птицеловы, в лес, в сады!
Вешайте на деревья настороженные западни, расчищайте площадки — точки для лучков и сетей. Самая пора ловить певчих птиц.
Объявляется шестое испытание
НА ЗВАНИЕ
ОСТРОГЛАЗ
под названием
„КТО ТУТ БЫЛ?»
Пруд в деревне, где не держат домашних уток. А не посещают ли его ночью, когда люди спят, дикие утки?Как узнать?
Две осины в лесу обглоданы, да по-разному. Кем? Кто тут был?
Кто-то бродил тут по берегу лужи на лесной дороге, — крестики ставил и точки. Кто?
А тут кто-то целиком, начав с брюха, умудрился съесть ежа и бросил его шкурку. Кто?
КЛУБ КОЛУМБОВ
Месяц седьмой
— Письмо старожила. — Таинственное исчезновение озера. — Срочная командировка.—Тайна преисподней Америки.—Закон физики.— Очей очарование.
Не успели колумбы хорошенько втянуться в школьную жизнь, как пришло письмо из „Земли Неведомой». Получил его Колк —и сейчас же прочитал всем членам Клуба:
«Дорогой Колк!!!
Как ты просил сообщать, какие будут в наших краях происшествия, то вот тебе новость: потерялось известное вам озеро Прорва! Вечером было, а утром встали, — нет его, ушло! На котором острове мы всей артелью на лодке да на ройках были, то нонечь я на колхозной телеге за хворостом ездил: вовсе сухо. А рыбы-то, рыбёшки на Прорве было, как воды не стало! Ребята прямо руками собирали по лывам. Сила была щурят, окушков, подъязиков, — я сам три ведра набрал. А большая рыба, умная, та спозарань ушла, поди знай — куда!
Четвёрты сутки как Прорва ушла, а обратно не показывается. Старики говорят, — может, и вовсе не придёт, на зиму-то глядя. Ещё слыхать, Ямное озеро и речка Ямная тем же манером потерялись и другие невеликие озёрцы окрест. А командует всеми, слыхать, большенькое озеро Карабожья, что за деревней Минеево, и шибко, говорят, глыбкое.
А других новостей покамест у нас нет.
Привет всем и девочкам.
Остаюсь известный вам местный старожил Иван Пупырь.
Жду ответа, как соловей лета.»
— Вот уж правда — неведомая земля! — развела руками Ре. —Как это так: давно ли по озеру на лодке ездили, давно ли Старый Морской Волк чуть не утонул в нём, — и вдруг в одну ночь исчезло озеро, потерялось — как не было! И по его дну можно ездить в телеге. Куда исчезло? Неведомо…
Сага Тетёркин — один из только что принятых в Клуб шестиклассников — уверенно сказал:
— Я так мыслю: тут тайна! Скорей всего — солнце выпило озеро. То есть испарение. Озеро испарилось, сделалось облаком и потерялось в небе.
Анд объяснил ему, что так быстро озеро не может испариться. К тому же Прорва исчезла ночью, никакого солнца не было при этом. Паф глубокомысленно заявил:
— Я полагаю, тут сложный комплекс явлений. Будущим летом придётся… эээ… нам его распутывать всем… этого… без разбивки на специальности.
—Какое там „будущее лето»! — горячился Колк. — Немедленно надо исследовать озеро, пока воды в нём нет. Таль-Тин, добудьте нам с Андом и Вовком разрешение директора школы не приходить на занятия три дня. Потом, конечно, догоним. И пошлите нас в научную командировку — обследовать ушедшее озеро. Через четыре дня — четвёртый воскресенье — тайна будет раскрыта!
Таль-Тин согласился попросить директора, — и на следующий же вечер колумбы выехали в срочную командировку. С ними отпросился и Лав: ему очень хотелось посмотреть, похожи ли новгородские леса осенью на его родной уральский урман. Родом Лав с реки Чусовой.
20 сентября — в канун дня Осеннего Равноденствия — Клуб Колумбов собрался в полном составе. В повестке дня стоял единственный вопрос: „Причины исчезновения озера Прорвы с лица „Земли Неведомой».
Начал доклад Анд, как самый солидный из членов экспедиции, хотя все четверо они были десятиклассниками.
— Картина, в общем, такая: вместо озера Прорва предстала нашим глазам неглубокая тарелкообразная котловина со вздымающимися с её дна высокими колоннами поросших лесом островов. Вода в озере действительно исчезла, или, как тут говорят, потерялась.
Только в восточной части сухой котловины, в глубокой впадине, была большая лужа, — по-новгородски — лыва. В ней-то и оказалась прорва, или понор, то есть провал, куда и ушла вода озера.
Сразу нам стало ясно, что тут мы имеем дело с так называемыми карстовыми явлениями.
— Чего, чего? —быстро переспросил Сага. —Какие явления?
—Как прикажете докладывать, — улыбаясь спросил Анд: — по научному или по-простецки?
— Ясно — по-научному, — важно заявил толстяк Паф.—Не маленькие.
— Хорошо, — согласился Анд и стал читать по бумажке. — Вот из Большой Энциклопедии: „Карстовые явления — это явления, возникающие в растворимых водой горных породах и связанные с химическим процессом растворения последних. Выражается в комплексе специфических поверхностных и глубинных форм и своеобразии свойств речной и озерной сети и циркуляции подземных вод.» Понятно ?
— Я маленькая, — сказала Ми. — Мне непонятно. Объясните мне, пожалуйста, без „последних» и „специфических комплексов». — И Ми ласково подмигнула Саге, слушавшему с расстроенным видом, мучительно наморщив лоб и нос: он старался и ничего не мог понять.
— Дай я, — сейчас же вызвался Вовк. — Попросту говоря, Си была права: подземный ход, в котором ночевали Ми, Си и Колк,прорыл водяной, чтобы ходить в гости к другому водяному. Прорыло эту нору озеро Прорва в известковых отложениях под почвой, и, когда уровень воды в глубоком озере Карабожья понизился, связанное с ним теперь озеро Прорва ушло в него через эту нору. Здесь — закон о сообщающихся сосудах,—помните по физике? Вот я нарочно начертил. Из всех мелких, как тарелки, озерец — Прорвы, Ямного, — связанных с большим озером Карабожья, глубоким, как миска, ушла вода. Вот тут это всё видно. Теперь тебе ясно, Сага?
—Как утро! —сказал Сага, вместе с Ми рассматривая чертёж Вовк’а. А художница Си тут же нарисовала карандашом тарелки и миску, связанные друг с другом резиновой трубкой-кишкой, — и тоже всем показала.
— Кой-где, —-продолжал Вовк, — вода неожиданно промывает сверху провалы и карстовые подземные ходы, образует воронки, колодцы, поноры. В такой понор и ахнули Колк, Ми и Си. В своём роде ловушка, „волчья яма» для лягушек, змей, жаб, зайцев и другого зверья. Они скользят вниз, а выбраться из подземелья по склизким отвесным глинистым стенкам понора не могут — и гибнут там.
— Значит, это всё-таки был волк! — воскликнула Си. — Эти ужасные, светящиеся фосфорическим зелено-красным огнём, такие зловещие глаза! Почему же он не набросился на нас?
— Наверно, потому, что он был лисицей, — спокойно сказал Анд.— В речке Удинке, куда, по словам старожилов, впадает нора,прорытая Прорвой, мы обнаружили застрявший в кусте-топляке труп тощей-претощей лисицы. Буквально кожа да кости. Сразу видно, что она долго голодала перед смертью. Надо полагать, что и она попала в подземный ход через понор, а потом её вынесло водой в Удилку. Поди отличи в темноте лисьи глаза от волчьих.
— Итак, — задумчиво подвела итоги Ми, — наше страшное летнее приключение-загадку можно считать объяснённым целиком и полностью. В ту ночь мы погрузились в геологическое прошлое „Земли Неведомой». А я — единственная в этом приключении пострадавшая — очень рада, что моя нога первой ступила на землю этой Преисподней Америки.
— Ванятка Пупырь, — сообщил Лав, — сводил нас к девяностолетней бабке Фишке, уроженке озера Ямного. Лет было восемьдесят назад, — помнит она, — однажды ушло Ямное озеро среди зимы. Вот была картина! Фишка была тогда девочкой. Она пошла с вёдрами за водой, — а воды нет! Спустилась в прорубь — там волшебный дворец — серебряная крыша, холодным огнём горит, переливается.
Быстрые рыбки там по дну бегают: есть всё-таки немножко воды в лужах. Подводное царство — как в сказке! Вот красота!
— А как ты нашёл новгородский лес? — спросила Си. — Похож на осенний твой уральский урман?
— Точь-в-точь такой же! То же пушкинское „очей очарованье»! Глядя на здешний лес осенью, я вспомнил многоцветный наш урман.
— Сочинил про него что-нибудь?
— Вот что сочинил. — И Лав прочёл:
Очей очарованье.
Как в небе на заре, — в урмане
Пылает призрачный пожар.
И взор мой восхищённый манит
Багрец, и прозелень, и ржа.
С ума сойти, какие краски!
Ни нежных ландышей, ни роз,
Ни синей васильковой ласки,
Но — кровь осин, руда берёз
Фонтаном хлещут, машут стягом.
Пойми их ярую игру!
Крутые слёзы — гроздья ягод
Рябины — рдеют на ветру.
И птичьего не слышно пенья,
И громы грозные молчат,
Сухим огнём самосожженья
Урман в безмолвии объят.
Осенний пир — залог бессмертья.
Ведь смерть здесь — только краткий сон,
И верьте, люди, люди, верьте
Обетам пышных похорон!
Не зря таинственные ели,
Творя лесную глубину,
Ещё суровей потемнели:
Они в хвое таят весну.
Да, „всё пройдёт — и мать, и младость»,
Но крепко веруй: смерти нет.
Твою младенческую радость
Тебе вернёт весенний свет.