Ветер уныло летает над палубой,
По морю пенятся белые гребни,
Ветер уносится далее с жалобой,
С просьбой мучительной, тихой, последней.
Ветер, родной мой, задумчивый, северный!
Верно, ты знаешь и южные земли.
Дышат там пальмы вершиною веерной,
Скоку газелей оазис там внемлет.
Ветер, лети туда горестным вестником,
Выбери путь и верней и короче.
Всем там скажи: уведен я кудесником,
С милого полдня плыву я к полночи…
О город-боль, о город-зазывала,
Мятежник и монах, и грамотей…
Жизнь ленточку узлом на ветке завязала,
Боготворя детей!
Я думала (при этом абрис храма
Неукротимо устремлялся ввысь —
Весь драма, лучезарная упрямо),
Я думала,
что сказки
пресеклись.
Но город-боль, но город-зазывала
Настаивал на сказочных плодах
Такую быль, что я уже с вокзала
Светясь летела, а не шла впотьмах
По улицам стремительно-горбатым,
Испытывая праздничный озноб, —
Аж люди оборачивались рядом…
Но — поворот, и лестница, и стоп!
…Я видела с высокого балкона
Курящийся лоскутный окоем —
И говорю вполне определенно,
Что так не волновалась ни о ком,
Как о Тбилиси… Разгонюсь на спуске,
Чтобы смелее одолеть подъем!
— Прости меня, что говорю по-русски
(Там — родина, и кладбище, и дом),
Но над твоей немыслимой изнанкой
Я обмираю, мужеству дивясь…
Захочешь, назови хоть чужестранкой.
Но не любовь ли — родственная связь?
