Все ж, наклонясь над пропастью,
В века заглянув, ты, учитель,
Не замрешь ли с возвышенной робостью,
И сердце не полней застучит ли?
Столетья слепят Фермопилами,
Зеркалами жгут Архимеда,
Восстают, хохоча, над стропилами
Notre-Dame безымянной химерой;
То чернеют ужасом Дантовым,
То Ариэлевой дрожат паутиной,
То стоят столбом адамантовым,
Где в огне Революции — гильотина.
Но глаза отврати: не заметить ли
Тебе — тот же блеск, здесь и ныне?
Века свой бег не замедлили,
Над светами светы иные.
Если люди в бессменном плаваньи,
Им нужен маяк на мачте!
Москва вторично в пламени, —
Свет от англичан до команчей!
Утро обрамляет расчерченный план.
Занятья расчислены строго и сухо.
А в памяти вольный шумит океан,
Как в раковине молчаливого духа.
Она неподкупно и гордо хранит
Все шумы и хоры широкого мира:
Гул знойных портов, тишину пирамид,
Дыхание Рейна и Гвадалквивира.
Насыщена кладами, златом полна,
Питает она многоцветные думы,
Рождая моря, города, племена,
Беспечные бризы, степные самумы.
Как раньше, с мечтой о Востоке дружу
И, чуть упадет на дневное завеса,
Опять, как в минувшие дни, прохожу
По плитам Батавии и Бенареса.
И лёгкие отблески стран и миров,
Воочию виденных в солнечной жизни,
Порою затеплятся в зеркале строф,
В беседе, в рассказе, как жемчуг нанизаны.
