Когда младшие дети оставались на попечении Алины, то в доме наступал образцовый порядок и тишина. Боясь, что Алина рассердится на что-нибудь и разнервничается без мамы, Динка и Мышка изо всех сил старались угодить ей. И теперь, сидя за столом, они усердно занимались. Алина, держа в руках учебник грамматики, прохаживалась по террасе и, подражая настоящей учительнице, медленно диктовала:
— «Румяной зарею покрылся восток…» Повторяю: «Румяной зарею…» Дина, слушай внимательно, как я говорю…
Динка, склонив набок всклокоченную голову, которой не помогал даже железный Ленькин гребень, старательно выписывала слова. В диктовках, которые писала Динка, были всегда два главных недостатка: у тех слов, которые почему-либо казались ей значительнее других, она ставила даже в середине фразы заглавные буквы и, кроме того, очень любила восклицательные знаки.
Но сегодня Динка тщательно следила за собой, и Алина, заглянув к ней в тетрадку, сделала только одно замечание:
— Дина! У тебя написано «руманой зарею». Тебе же ясно слышно: румяной…
— Ой! — воскликнула вдруг Мышка. — Я вышла замуж за линейку!
Все три девочки засмеялись. Мышка редко делала ошибки, но по рассеянности часто переносила слова за линейку.
— Перепиши заново эту строчку, Мышка! И старайся быть внимательной! — сказала ей Алина.
Мышка начала переписывать строчку, но у калитки вдруг раздался громкий смех, и на дорожке появились Катя и Марина. Обе они были нарядные, разглаженные и причесанные как для театра, и это было как раз то время, когда люди уже входят в партер или в ложу и кладут на колени бинокль. Что же случилось?
— Мама! Почему вы вернулись? Забыли билеты?.. Почему ты смеешься, мамочка? — бросаясь навстречу, спрашивали дети.
— Да потому что… ха-ха-ха… один раз в кои-то веки выбрались, одевались, одевались… — хохоча до слез, пыталась объяснить Марина.
— Ну, скажи пожалуйста, всю дорогу хохочет, прямо неловко. Ну что тут смешного? Отменили «Живой труп» — и все! Вернули нам деньги, — сказала Катя.
— Одним словом, «як бидному жениться, то и ничь мала». Ну, бог с ними! Пойдем в другой раз! Зато посидим сегодня вместе на крылечке, — обнимая детей, сказала Марина.
Посидеть вечерком на крылечке, тесно прижавшись к маме, такой уютной, тесной кучкой, слушать тихий мамин голос, когда она что-нибудь рассказывает о папе, о том, как они жили раньше и какие они были маленькими… Обо всем, обо всем говорит с ними мама… Такие счастливые эти вечера на крылечке!
— Только не торопите маму, пусть она раньше поест, слышите, дети? — тихонько предупреждает сестер Алина.
— Конечно, конечно, пусть мама раньше поест, — соглашаются обе, но через несколько минут нетерпеливо спрашивают: — Ты хочешь есть, мамочка? Ты раньше попьешь чаю? Сказать Лине, мамочка?
— Нет-нет! Я ничего не хочу. Я только переоденусь, — отвечает мать.
Марина тоже любит эти вечера наедине со своими детьми; кроме того, она уже давно записала в маленькой книжечке разные пословицы, ей хочется разобрать их вместе с девочками.
— Ну, садитесь, — говорит она, — а я сейчас найду свою записную книжку.
— Садитесь, садитесь! — хлопочет Динка. — Занимайте где хочете… уступчиво предлагает она сестрам.
Алина и Мышка усаживаются на верхней ступеньке, оставляя между собой место для мамы. Каждой хочется держать мамину руки и прижиматься головой к ее плечу, но есть еще третье место, ниже одной ступенькой; это место у маминых колен, там виднее мамино лицо, ее глаза и улыбка. Это Дин-кино место.
И вот уже все уселись, разобрали мамины руки и косы, мама сидит так тесно, как в гнезде. Заходящее солнце уже заблудилось где-то за дальними просеками, но в саду еще светло. Впереди длинный-длинный летний вечер.
— Подождите, дайте мне мои руки, я хочу прочитать вам пословицы, улыбаясь, говорит мама, освобождая свои руки и перелистывая книжечку. — А что это такое — пословицы? Откуда они взялись, кто их сочинил, — вы не знаете?
— Это народная мудрость, — говорит Алина. Но Динка смотрит на маму.
— Диночка, эти пословицы не сочинял писатель. Они появились в народе. Вот скажет кто-нибудь, а другие запомнят. Меткое, умное выражение легко запоминается, вот и ходят в народе эти пословицы… — затрудняясь объяснением, говорит мама. — Вот ты послушай и поймешь. О чем, например, говорит эта пословица: «Тонул — топор сулил, а вытащил — и топорища жаль». О чем это?
— Это вот если неблагодарный человек, — торопится ответить Мышка. — Вот, например, Алинина Клепеницер. Она очень боялась экзаменов, и, когда Алина с ней занималась, она все-все обещала! Даже такие красивые книги издательства Вольфа хотела ей дать почитать, а как выдержала экзамен, так ничего не дала. Алина попросила у нее на лето маленький глобус, так она и глобус не дала!
— Ну ладно! — говорит Алина. — Я ведь с ней не за глобус занималась.
Клепеницер была ее одноклассница и сидела на ближайшей к ней парте.
— Она же моя подруга, — добавляет Алина.
— Но Мышка права: у твоей подруги нет чувства благодарности, она не захотела сделать что-то хорошее и для тебя, а сулила больше, чем ты просила у нее… А вот еще одна пословица: «Пошел кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Что это значит? — спрашивает мать.
— А! Вот это, уж наверное, о нашей Клепеницер! — оживляется Алина. — Она, мама, все время списывает да списывает и когда-нибудь обязательно попадется! Сколько я ей говорила!
Мама разбирает одну пословицу за другой, и всё почему-то оказывается, что они подходят одной несчастной Клепеницер.
— Ну, оставим уж в покое эту беднягу Клепеницер.
Может, и нам тут что-нибудь подходит? — лукаво говорит мама. — Вот, например, такая пословица: «Не в свои сани не садись»…
— Это мне… — смущенно говорит Алина. — Я знаю, что ты про меня думаешь.
— Но почему? — улыбается мама.
— Ну, потому что я все воображаю себя взрослой и стараюсь сесть «не в свои сани».
— А! — смеется мама. — Может быть, и так. А вот эта кому: «Сколько веревочку ни вить, а кончику быть»…
— Это нашей Динке! Динке! Динке! — шумно радуются Мышка и Алина.
— Потому что она, мама, наврет что-нибудь, а потом забудет, как врала, и скажет совсем другое — вот кончик и вылезет наружу! — объясняет Алина.
Динка настороженно смотрит то на сестру, то на мать.
— Слышишь, Динка, говорят, что это о тебе сказано. А ведь человеку бывает ужасно стыдно, когда его ловят на вранье, — наклоняясь к дочке, говорит мама и, приглаживая ее волосы, добавляет: — Ну ничего. Скоро она у нас станет старше и сама поймет как это нехорошо.
«Ох, мамочка, — уткнувшись к ней в колени, думает Динка, — я и сейчас понимаю, но у меня такая жизнь… Ну разве можно сказать про Леньку, когда сам Ленька не хочет! Ведь это чужая тайна… Счастливые вы все, вам не надо врать…»
А мама, как будто не замечая ее смущения, вычитывает из книжечки еще одну пословицу: «Не плюй в колодец — пригодится воды напиться».
— А это мне! — радуется Мышка. — Это о Гоге… Вот я не презираю его, как Динка, и он мне много интересного рассказал, и стихи читал, и книжку обещал дать. Значит, я не плюнула в колодец — и мне пригодилось!
Алина заглядывает в мамину книжечку и вдруг горестно вздыхает:
— Ох, мама! Смотри: «Куй железо, пока горячо». Это ведь мне! Не ответила я сразу своей подружке Сонечке из Витебска, а теперь письмо потерялось, и нет адреса…
— Так и не нашлось письмо? — закрыв книжечку, спросила мама. — Да, я помню. Это ужасно неприятно. Только эта пословица не совсем подходит к такому случаю…
Мама объясняет пословицу и незаметно переходит к тихим, теплым воспоминаниям.
— Вот когда мы с папой жили на элеваторе… — начинает она.
— Мама! Почему от папы так долго нет писем? — неожиданно прерывает ее Мышка, и все трое с тревогой смотрят на мать, — Может быть, с ним что-нибудь случилось?
— Нет, если бы что-нибудь случилось, я бы сейчас же узнала. Просто ему не с кем послать письмо. Ведь папа не может писать по почте, — спокойно объясняет мать.
— А где же Кулеша? Разве он не приезжал с тех пор? — опрашивает Алина.
— У Кулеши много других дел. Но он обязательно приедет и привезет нам письмо, — успокаивает детей Марина.
— Мама! Расскажи про Кулешу! — вдруг просит Динка.
— Расскажи, расскажи! — поддерживают ее сестры.
— Да вы уже двадцать раз слышали! — улыбается мать, но она и сама любит вспоминать свое первое знакомство с Кулешей. — Ну, слушайте… — начинает она, понизив голос. — Случилось это, когда мы еще жили на элеваторе. Один раз товарищи поручили мне перевезти в другой город запрещенную литературу…
— В Сызрань, мамочка, — шепотом подсказывает Алина.
— Да, в Сызрань, — подтверждает мать. Дети придвигаются ближе и с волнением смотрят ей в лицо.
Марина рассказывает, как она укладывала в чемодан свои вещи, перемешивая их с нелегальной литературой, как волновалась на вокзале и наконец села в поезд.
— В вагоне было мало народу… Рядом со мной сел студент. Он попросил разрешения поставить мой чемодан на полку, а рядом поставил свой, новенький черный чемодан…
— Мама, а какой он был, этот студент? — с жадным любопытством спрашивает Динка. — Ты сразу посмотрела на него?
— Конечно. Мало ли кто мог ехать со мною. Но я посмотрела и успокоилась. Студент был совсем молодой. Видимо, еще первокурсник. Крепкий, приземистый, с коротко остриженной головой и торчащими ушами, он показался мне немножко чудным… — весело усмехается Марина, но дети нетерпеливо ждут продолжения. Ну, я успокоилась… Едем, едем… Вдруг…
— Почти перед самой Сызранью, — шепотом подсказывает Алина.
— Да, на одной из станций… в вагон входит жандармский офицер и с ним два жандарма…
— Ой… — чуть слышно вздыхает Мышка.
Динка прижимает к щеке мамину руку. А взволнованный рассказ подходит к самому интересному месту:
— «Мадам, вы арестованы. Потрудитесь указать ваши вещи». — «У меня нет вещей». — «Нам известно, что с вами был чемодан»
Марина бросает быстрый взгляд на студента и указывает на его чемодан.
Студент молчит, но молодое скуластое лицо его выражает полную растерянность…
Жандарм снимает с полки новенький черный чемодан и идет с ним к выходу.
«Прошу», — говорит Марине жандармский офицер.
У двери она оглядывается. Студент стоит у окна, торчащие уши его пылают огнем… Марина проводит ночь в тюремной камере. Утром ее вызывают на допрос.
На столе — раскрытый чемодан. Содержимое его вызывает полное недоумение следователя: несколько старых, исчерканных карандашом учебников, со старыми надписями многочисленных владельцев, огрызок свежей булки, серый кулек с сахаром, завернутое в полотенце мыло и аккуратно сложенная чистая рубашка…
— Ну и отпустили меня домой! — весело заканчивает Марина.
Динка громко хохочет и подпрыгивает от удовольствия, Мышка хлопает в ладоши и обнимает мать, но Алина усаживает сестер на место:
— Подождите! Ведь самое главное было потом… Мама, рассказывай дальше!
— Рассказывай, мамочка! — просят дети.
— Прошло года три… — напоминает матери Алина.
— Да, не меньше. Я уже совсем забыла этот случай, как вдруг приходит откуда-то папа и с хохотом рассказывает мне, что товарищи рекомендовали ему для связи одного студента по фамилии Кулеша. И что, рассказывая о себе, студент упомянул о случае в вагоне, когда в его руки случайно попал чемодан с нелегальной литературой. «Эта попутчица лишила меня последней рубашки, но открыла мне глаза», — серьезно добавил он, не обращая внимания на то, что наш папа совершенно поражен его рассказом… — Марина взглянула на веселые, улыбающиеся лица детей. — Вот и все про Кулешу.
— А помнишь… — снова начинает кто-то из детей. Сумерки уже мягко ложатся на кусты и деревья, окна в даче становятся черными, скоро Катя зажжет в комнате лампу, а воспоминания следуют одно за другим, и маленькая теплая кучка на крыльце все тесней жмется друг к другу.
Но от калитки отделяется какая-то фигура и торопливо идет по дорожке к дому.
— Малайка! Мама! Малайка приехал! — вскакивает Динка.
— Малайка! Малайка! — бросаясь навстречу, кричит Мышка.
— Здравствуй, здравствуй все, хороший мой! — растроганно здоровается Малайка. На его круглом лице широкая белозубая улыбка, руки обнимают сразу Мышку и Динку. — Давай полезай один на горбушку, а один тут будет! — весело говорит он.
Девочки виснут у него на шее, целуют его, гладят по лицу:
— Малаечка наш!