Оголила за окном верба веточки,
потянулись за моря гуси-уточки…
Говорит мне моя дочка-шестилеточка:
«Папа, можно мне тебя на минуточку?»
Папа что же — папа все может вытерпеть.
Папа — как Хемингуэй — в грубом свитере.
«Если надо, — говорит, — носик вытереть,
щас я маму позову. Мама вытерет».
Но на папину беду
так сказала дочь папаше:
«Папа, в нашем детсаду
есть такой Горелик Саша.
Он, как я, не ест омлет,
он ужасно синеглазый,
и за все свои шесть лет
не описался ни разу».
Разговор неотвратим:
«Говори мне, дочка, прямо —
что хотите вы?» — «Хотим
вместе жить — как ты и мама.
Вместе, папа, под дождем,
вместе — в грязь, в жару и холод.
А с детьми мы подождем
до конца начальной школы».
Чую — весь я аж горю,
чую — рушатся устои.
«Слушай, дочка, — говорю, —
это дело не простое.
Как мне маме объяснить?
А жилплощадь? А финансы?
Надо чуть повременить —
ну хотя бы лет двенадцать».
«Что ты, папа, — был ответ, —
это даже слушать странно:
ведь через двенадцать лет
я совсем старухой стану.
Не могу я ждать ни дня —
вам совсем меня не жалко —
ведь Саша плюнет на меня
и уйдет с Козловой Алкой!»
Чую — близится гроза.
Дочь глазами так и жалит,
а потом на те глаза
бабьи слезы набежали.
Бабьи слезы, а потом —
ай да дочка, ну, умора! —
начался такой Содом…
я б сказал — Содом с Гоморрой.
«Что ты, папа, «ох» да «ах»! —
времена переменились:
нынче, папа, в детсадах
все давно переженились.
Только я одна иду —
все направо, я — налево…
Да меня уже в саду
называют старой девой!»
Перешла на ультразвук моя деточка.
Я на все уж был готов — но вот туточки
говорит мне мой сынок-семилеточка:
«Папа, можно мне тебя на минуточку?»…
