Моя весна была зловещим ураганом,
Пронзенным кое-где сверкающим лучом;
В саду разрушенном не быть плодам румяным —
В нем льет осенний дождь и не смолкает гром.
Душа исполнена осенних созерцаний;
Лопатой, граблями я, не жалея сил,
Спешу собрать земли размоченные ткани,
Где воды жадные изрыли ряд могил.
О новые цветы, невиданные грезы,
В земле размоченной и рыхлой, как песок,
Вам не дано впитать животворящий сок!
Все внятней Времени смертельные угрозы:
О горе! впившись в грудь, вливая в сердце мрак
Высасывая кровь, растет и крепнет Враг.
Всю эту печаль невозможно вместить целиком:
Господь нам такого не предусмотрел напряженья;
я думаю, даже и слух замыкался замком
в эфире, ревущем ревмя, Бородинска сраженья.
Сии панорамы – до самой Чечни в аккурат,
проносят по воздуху, ставят: гляди, мол, брат, в оба…
Душа, не смотри на прощальный армейский обряд:
фуражку парадную, к крышке прибитую гроба! –
хотя бы на время развинчивай свой телескоп:
в две тыщи втором этом смертоубийственна стужа,
вот так же, прибив, в троекуровский страшный раскоп
спускали полковничью, сине-зелёную, мужа…
…Как много разрытой земли… в яркой глине тулья…
к редутам телеги идут с золотистой соломой…
…Была ведь и радость — провяленная шемая
её потребили с пивком Дидусенко с Ерёмой.
