Февраль, седой ворчун и враг всего живого,
Насвистывая марш зловещий похорон,
В предместьях сеет смерть и льет холодный сон
На бледных жителей кладбища городского.
Улегшись на полу, больной и зябкий кот
Не устает вертеть всем телом шелудивым;
Чрез желоб кровельный, со стоном боязливым,
Поэта старого бездомный дух бредет.
Намокшие дрова, шипя, пищат упрямо;
Часы простуженной им вторят фистулой;
Меж тем валет червей и пиковая дама, —
Наследье мрачное страдавшей водяной
Старухи, — полные зловонья и отравы,
Болтают про себя о днях любви и славы…
Посмотри, я ни пряник испечь, ни огонь развести, ни птенцов боронить.
Я от ласки любой застываю столбом соляным и немею…
Да меня этим бабским наукам учить – словно пальцем по небу водить.
Я болтаюсь, как шарик на ниточке, и ничего не умею.
И тебе не понять, что же ноет во мне и дрожит нутряной пустотой
Там, где боль уже выскребла всё добела, подчистую…
Это память, припав к пуповине, тихонько питается мной и тобой.
Отпусти, обкуси эту нитку, пусть кто-то привяжет другую!
Небо падает навзничь, но ты подхвати его на руки, словно дитя.
Подхвати и подбрось высоко-высоко, как резиновый мячик.
А потом просто стой дураком и смотри, как попарно летят и летят
Надувные смешные шары: мальчик-девочка, девочка-мальчик…
