О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут
Разыгран куклами, но в настоящей драме
Они, как бледные лунатики, идут
И целят в пустоту померкшими шарами.
И странно: впадины, где искры жизни нет,
Всегда глядят наверх, и будто не проронит
Луча небесного внимательный лорнет,
Иль и раздумие слепцу чела не клонит?
А мне, когда их та ж сегодня, что вчера,
Молчанья вечного печальная сестра,
Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным
С их похотливою и наглой суетой,
Мне крикнуть хочется — безумному безумным:
«Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?»
Горы. Палатка. Сумрак дрожит.
Пусто в жадном желудке.
Рядом на шкуре товарищ лежит,
мертвый вторые сутки.
Рация плачет…
Мелким дождем —
в небе тире и точки.
Нас не услышали.
Мы подождем.
Это еще цветочки…
Маминой ниткой локоть зашит
на серой спортивной куртке,
в которой
парень тихо лежит,
мертвый третьи сутки…
Просто камень, подлый кругляк,
вылез из-под подошвы,
и вот человек полетел так,
словно он
всеми
брошенный…
Другой другому —
(уже не спешит) —
на грудь кладет
незабудки.
Их было двое.
Один лежит
мертвый
четвертые сутки…
…Быть может, это было давно:
горы, небо, палатка…
Еще ни радио, ни кино,
еще другие порядки…
еще пещеры — не этажи…
еще человеку
не жутко,
когда товарищ рядом лежит,
мертвый
пятые сутки…
