О муза бедная! В рассветной, тусклой мгле
В твоих зрачках кишат полночные виденья;
Безгласность ужаса, безумий дуновенья
Свой след означили на мертвенном челе.
Иль розовый лютен, суккуб зеленоватый
Излили в грудь твою и страсть и страх из урн?
Иль мощною рукой в таинственный Минтурн
Насильно погрузил твой дух кошмар проклятый?
Пускай же грудь твоя питает мыслей рой,
Здоровья аромат вдыхая в упоенье;
Пусть кровь твоя бежит ритмической стру»й,
Как метров эллинских стозвучное теченье,
Где царствует то Феб, владыка песнопенья,
То сам великий Пан, владыка нив святой.
Меж гор безымянных, в туманном распадке
гнездится касаткою город мой Сатка.
О Сатке тоскую, о Сатке пою,
там сосны застыли в былинном строю,
там горы не горы: валы Пугачева,
озера волну поднимают сурово,
и город не город: заводы, поселки,
веселые, как новогодние елки:
Цыганка, Карга, да еще Палениха,
с дворами, амбарами, запахом жмыха…
Над Саткою старой, в движении бойком,
блестит белизной и стеклом новостройка,
но я тороплюсь по кремнистым проселкам
туда, где бормочет Карга без умолку,
за речкою этой, в домах деревянных —
четыре окна, что меня не обманут,
четыре окна то смеются, то плачут,
четыре окна мне желают удачи.
Желают удачи, проходят сквозь сны,
четыре окна, как четыре весны.
