Улицы печальные,
Сугробы да мороз.
Сорванцы отчаянные
С лотками папирос.
Грязных улиц странники
В забаве злой игры,
Все они — карманники,
Веселые воры.
Тех площадь — на Никитской,
А этих — на Тверской.
Стоят с тоскливым свистом
Они там день-деньской.
Снуют по всем притонам
И, улучив досуг,
Читают Пинкертона
За кружкой пива вслух.
Пускай от пива горько,
Они без пива — вдрызг.
Все бредят Нью-Йорком,
Всех тянет в Сан-Франциск.
Потом опять печально
Выходят на мороз
Сорванцы отчаянные
С лотками папирос.
А может, лучшая победа… (Цветаева)
Я стал умён… (Пушкин)
А вдруг вот так приходит зрелость,
Когда впотьмах спасенья ищем:
«Мне автором прослыть хотелось…» –
Твердит испуганный Радищев.
Когда на торную дорогу
Впотьмах бредём, себя жалея:
«Земля недвижна… грешен Богу…» –
Петляет голос Галилея.
А вдруг вот так приходит смелость –
Хитрить, не труся непочета:
Ведь то, что как-то раз пропелось,
Уже не спишется со счёта.
А вдруг разумна Божья милость:
Мы все в ничто пустое канем,
Но то, что как-то воплотилось,
Не зачеркнется покаяньем!
…Но, вспоминая в час вечерний
Про всё про то, что днём сказали,–
Как жить нам после отречений?
Какими нам истечь слезами?
Что думать жёсткими ночами
О сбережённой нами жизни,
Когда страницы за плечами
В немой застыли укоризне?
