Море голосов воробьиных.
Ночь, а как будто ясно.
Так ведь всегда прекрасно.
Ночь, а как будто ясно,
И на устах невинных
Море голосов воробьиных.
Ах, у луны такое, —
Светит — хоть кинься в воду.
Я не хочу покоя
В синюю эту погоду.
Ах, у луны такое, —
Светит — хоть кинься в воду.
Милая, ты ли? та ли?
Эти уста не устали.
Эти уста, как в струях,
Жизнь утолят в поцелуях.
Милая, ты ли? та ли?
Розы ль мне то нашептали?
Сам я не знаю, что будет.
Близко, а, может, гдей-то
Плачет веселая флейта.
В тихом вечернем гуде
Чту я за лилии груди.
Плачет веселая флейта,
Сам я не знаю, что будет.
Дни в бедламе и топоте… Май. Тринадцатое число.
Я прошу Тебя, Господи, Не отнимай у меня ремесло.
Когда тело усталое отбросит моя душа,
неужели останусь я без рифмы, как без гроша…
Как мне жить без просодии… о, прости оговорку мою —
как мне быть в том нечувственном, вроде, и в том без звонких согласных краю,
где я всё же надеюсь (по наглости) оказаться в свой срок — потому
нет предела Божественной благости, милосердию Твоему.
Может, там, под вокал канареечки, мне позволено будет порой
вдруг заняться на тихой скамеечке этой выше судьбы игрой.
И в счастливом глухом средоточии, в размышленьях о зле и добре,
разглядеть монограммы праотчие на антоновской серой коре.
