Не верю в принцесс на горошинах.
Верю
в старух на горошинах.
Болезнями огорошенных.
Дремлющих
осторожно…
Они сидят над чаями
возвышенно и терпеливо,
чувствуя,
как в чулане
дозревает царство наливок…
Бормочут что-то печальное
и, на шаткий стол опершись,
буквами пишут печатными
письма —
длиною в жизнь…
Постели им — не постели.
Лестницы им — коварны.
Оладьи для них — толстенны.
А внученьки — тонковаты…
Кого-то жалея вечно,
кому-то вечно мешая,
прозрачны
и человечны,
семенят по земному шару…
Хотят они всем хорошего.
Нянчат внучат
покорно…
А принцессы
спят на горошинах.
И даже
очень спокойно.
В необозримых пространствах России
был мне, как посох идущему, дан
мой петербургский инстинкт симметрии,
дух классицизма, порядок и план.
В тундрах, в болотах и в дебрях таежных,
ясностью разума вооружась,
шел архитектор со мной и художник,
преображавший природу в пейзаж.
Правильным строфам и стройным колоннам
уподоблялись Урал и Кавказ,
по петербургским суровым канонам
строил Сибирь указующий глаз.
Как мне легко покорялась натура,
не прекословя, не споря со мной!..
Только теперь мне видна квадратура
круга земного и жизни земной.
Только теперь, возвращаясь к истокам,
в город, чьи так мне присущи черты,
вижу в его классицизме высоком
бездну безумья и дерзость мечты.
