А я-то думал, Вы счастливая,
Когда одна на склоне дня
Вы шли такая горделивая
И не взглянули на меня.
А я-то думал, Вы счастливая.
Я думал, Вы счастливей всех,
Когда смотрел в глаза игривые,
Когда веселый слышал смех.
Глаза то нежные, то строгие,
Но в них тревога, в них беда.
Наверно, Вас любили многие.
Вы не любили никогда.
На Вас глядят глаза влюбленные.
Им не понять издалека,
Что в Вас тоска неутоленная,
Святая женская тоска.
И мысль одна неодолимая
Вам не дает ни спать, ни жить:
Что это мало – быть любимою,
Что надо любящею быть.
Святая, гордая, красивая…
Я слышу ваш веселый смех.
А я-то думал Вы счастливая,
Я думал, Вы счастливей всех.
Эшелон составлен не по форме
И набит осколками семей.
Я лежу на стоптанной платформе,
На носилках памяти моей.
Сняли… Просьб и стонов не послушали:
«Помираешь — тут не до возни».
Мама, вся от голода опухшая,
Мается: «Сынок… Не довезли…»
И берут носилки два солдата.
В горле уголь — колок и горяч.
Им, и тем, кто виден мне, кто рядом,
Я твержу: «Привет из Ленинграда!»
Шепотом, срывающимся в плач.
Я держусь, хоть в мерное движенье
Входит боль, как всполохи огня.
Я горжусь, что с горьким уваженьем
Эти люди смотрят на меня.
Сторонись, проносят ленинградца.
Ленинградца… Одного из них…
Только надо очень постараться,
Чтобы слез но видели моих.
