1
Я себя не перепеваю,
Хоть опять о том же пою…
Я иду по блокадному краю,
Через душу иду свою.
Там ходить мне до смерти самой –
Так дружками велено мне…
Там ведь жил я когда-то с мамой, На опасной жил стороне.
Эту жизнь среди гула и гуда
Всю метелью заволокло…
Всё, что добро во мне, — оттуда; Всё, что честно, — тогда пришло.
2
Я вспоминаю Колпинскую улицу
С домами деревянными, сараями, С объезженной булыжной мостовой, С её травой, совсем провинциальной, И с голубятнями до облаков…
Я вспоминаю Колпинскую улицу
За то, что жили там три мушкетёра, На ней дружили, пели и дрались…
В испанке с алой кистью – это Васька; Исаак – чудак с миндальными глазами; А я – в бушлате, с духовым ружьём.
Исаак погиб в блокаду в сорок первом; На Ладоге ушёл под воду Васька, Переправляясь на барже военной; На Колпинской я прожил много лет.
Меня любили там и обижали.
Меня ласкали там и презирали.
Я зло сносил там и ценил любовь…
В дни горестей моих и неурядиц
Я словно видел вас, Исаак и Васька, Вы говорили: «Брось ты, не горюй!
Ты чаще вспоминай, как мы дружили, Как мёрзли мы, как непреклонно жили, —
Ведь ты живёшь за нас и за себя…»
Я знаю это – жить не просто мне.
3
Мы жестокость видели, — наверно, потому мы не жестоки.
Жили мы в кольце, в блокаде – до сих пор нам снятся лишь дороги.
(Добрые, пустынные и шквальные –
Пусть любые, только были б дальние!) Жалких слов друг другу не бубнили.
Хоронили мы друг друга, хоронили…
Ну, а если разобраться в сути –
Мы ведь удивительные люди:
Нам за тридцать ныне, а ведь до сих пор
Мы всё те же мальчики блокады, Нежны, неподкупны угловаты…
Вечны предо мной, как кинокадры, —
Детство… дым… в огне Печатный двор…
