Я люблю цыганские кочевья,
Свист костра и ржанье жеребят,
Под луной как призраки деревья
И ночной железный листопад.
Я люблю кладбищенской сторожки
Нежилой, пугающий уют,
Дальний звон и с крестиками ложки,
В чьей резьбе заклятия живут.
Зорькой тишь, гармонику в потемки,
Дым овина, в росах коноплю…
Подивятся дальние потомки
Моему безбрежному «люблю».
Что до них? Улыбчивые очи
Ловят сказки теми и лучей…
Я люблю остожья, грай сорочий,
Близь и дали, рощу и ручей.
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей…
Державин
В Прикаспии время движется медленно.
А солнце палит. И песком пылятся
кермек (жестковатая травка) Гмелина,
солянка (убогий цветок) Палласа.
Давно они оба почили, померли,
устав спотыкаться на русских верстах.
Паллас — в Берлине, у Гогенцоллернов,
а Гмелин — в плену у кавказских горцев.
Ученым не нужно гроба и савана.
За их добросовестность и усердие
огромной России флора и фауна
двум немцам дарует свое бессмертие.
Шатались престолы, и царства рушились.
Колеблются горы, мелеет Каспий.
А вечность песком присыпает рукопись,
листок за листком, описанья странствий.
А вечность песчинки мерит каратами.
И нет ни трудов, ни деяний тщетных,
поскольку аптекарской аккуратности
училась вечность у честных немцев.
В Прикаспии время движется медленно…
