Целый вечер в саду рокотал соловей,
И скамейка в далекой аллее ждала,
И томила весна… Но она не пришла,
Не хотела, иль просто пугалась ветвей.
Оттого ли, что было томиться невмочь,
Оттого ли, что издали плакал рояль,
Было жаль соловья, и аллею, и ночь,
И кого-то еще было тягостно жаль.
— Не себя! Я умею забыться, грустя;
Не ее! Если хочет, пусть будет такой;
…Но зачем этот день, как больное дитя,
Умирал, не отмеченный Божьей Рукой?
Не могу смотреть, как на арене,
Пыль бичом стреляющим гоня,
Дрессировщик ставит на колени
Нервного и нежного коня.
Как он, бедный, пятится и скачет,
Подавляя собственный позор,
Как он от толпы стыдливо прячет
Свой блестящий оскорблённый взор!
…Лишь однажды в цирке —
Впрямь как в песне —
Конь порвал тугие удила,
И при всех фасонистый наездник
Выскочил как пуля из седла.
Ахнул цирк. А конь стрелою — в двери,
Сквозь контроль —
В шумиху площадей,
Где текла, глазам своим не веря,
Жизнь, отвыкшая от лошадей.
Золотой попоною покрытый,
Рассыпая ржанья звонкий альт,
Конь летел,
И жадные копыта
Целовали городской асфальт.
Мимо красноглазых светофоров,
Карим взором не косясь на них,
Мимо перепуганных шофёров,
Мимо обомлевших постовых
Конь летел, неся свободы трепет,
С гордою, как вымпел, головой.
И сквозь камни проступали степи,
Пахнущие скифскою травой…
