Я с детства мечтал, что трубач затрубит,
И город проснется под цокот копыт,
И все прояснится открытой борьбой:
Враги — пред тобой, а друзья — за тобой.
И вот самолеты взревели в ночи,
И вот протрубили опять трубачи,
Тачанки и пушки прошли через грязь,
Проснулось геройство, и кровь пролилась.
Но в громе и славе решительных лет
Мне все ж не хватало заметных примет.
Я думал, что вижу, не видя ни зги,
А между друзьями сновали враги.
И были они среди наших колонн,
Подчас знаменосцами наших знамен.
Жизнь бьет меня часто. Сплеча. Сгоряча.
Но все же я жду своего трубача.
Ведь правда не меркнет, и совесть — не спит.
Но годы уходят, а он — не трубит.
И старость подходит. И хватит ли сил
До смерти мечтать, чтоб трубач затрубил?
А может, самим надрываться во мгле?
Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле.
Охотничий рожок рыдает у леска
Печальной жалобой, как будто сиротливой.
И молкнет этот звук над опустелой нивой,
Сливаясь с лаем псов и свистом ветерка.
Но вскоре новый стон звучит издалека…
Не волчья ли душа в нем плачется тоскливо?
А солнце за холмом, как будто бы лениво,
Скрывается; кругом — и сладость и тоска!
И, чтоб усилить миг подавленной печали,
Вуалью белой скрыв огни багряной дали,
Как нити корпии, снег реет на поля;
И воздух — словно вздох осенний, утомленный.
Но кроток без конца весь вечер монотонный,
В котором нежится усталая земля!
Перевод : В. Я. Брюсова
