Ветер в небе тучи сгрёб
И устал порядком.
Старый дождик — шлёп да шлёп —
Шаркает по грядкам.
Сад, как маленький, притих,
И среди растений
Бродит в шлёпанцах своих
Дедушка осенний.
Он и сам промок насквозь —
Как ботва и грядка,
Но следит, чтоб всем спалось
Этой ночью сладко.
И глядит из мокрой тьмы,
И в окно стучится:
Спят ли в доме?
Спим ли мы?
Сплю.
Мне дождик снится.
Меж горьких трав в равнинах шелестел
Горячий ветр пустынного Аккада,
Крепя орало, тёмный пахарь пел,
Нагой пастух гнал к водопою стадо.
Волы мычали. Медленно быки
Переступали по размытой глине,
Клубился пар над отмелью реки,
И уходил по травяной пустыне.
Когда же ввечеру волшебница Истар
Расплещет в сини дрожь змеящегося смеха,
Я молча прохожу, спокоен, мудр и стар,
По бурой площади утихшего Эрэха.
Вечерних литургий ещё звучат везде
Напевы хмурые; клубятся благовонья,
Жрецы поют, к пастушеской звезде
Молитвенно воздев ладони,
Ведут к закланью тесной чередой
Откормленных тельцов сквозь пенье и кажденье,
И обещают вновь воздвигнуть пред зарёй
Бесчисленные всесожженья.
Евфрат навстречу мне вздыхает, чуть звеня…
Пересекаю мост – вся ночь луной объята, —
И восхожу один по строгим ступеням
На белые, как сон, террасы зиккурата.
Равнина вся во мгле. Внизу двоит река
Созвездий и костров пастушьих трепетанье,
А здесь – от лунных струн в груди звенит тоска —
Небесной синевы старинное алканье.
