Довольно любил я, чтоб вечно грустить,
Для счастья же мало любил,
Но полно, что пользы мне душу открыть,
Зачем я не то, что я был?
В вечернее время, в час первого сна,
Как блещет туман средь долин,
На месте, где прежде бывала она,
Брожу беспокоен, один.
Тогда ты глаза и лицо примечай,
Движенья спеши понимать,
И если тебе удалось… То ступай!
Я больше не мог бы сказать.
Год написания: 1830-1831
Сад посреди Москвы.
Реликтовая роща.
Забавный огород
мечтаний и простуд.
Бетоном мостовых
окованная площадь,
где вереск и самшит
под липою растут.
Оконницы домов
без злобы и презренья.
как бы очки без глаз,
взирают с вышины
на кроткий уголок
спокойного призренья
далёких земляков,
забытой тишины.
Привязаны к земле,
прочнее, чем Антеи,
деревья и трава,
чья суть, как лук, туга,
все посылают в нас,
как древние антенны,
неясные слова,
невнятные слога.
Как будто бы сказать
о тайном смысле силясь,
как будто указать
или предостеречь.
Мне проданы на день
за гривенник кассиром
высокий трепет их,
туманная их речь.
И мы, как в старину,
давай, моя отрада,
пойдём, но не в кино
с билетиком в горсти –
в простую тишину
реликтового сада,
где листья все шумят:
«Пойми. Утешь. Прости!»
Сад посреди Москвы –
как сбывшееся чудо,
не устремлённый ввысь,
но распростёртый вдаль.
И в нас опять шумят
реликтовые чувства –
надежда и любовь,
отрада и печаль.
