Дома до звезд, а небо ниже,
Земля в чаду ему близка.
В большом и радостном Париже
Все та же тайная тоска.
Шумны вечерние бульвары,
Последний луч зари угас.
Везде, везде всё пары, пары,
Дрожанье губ и дерзость глаз.
Я здесь одна. К стволу каштана
Прильнуть так сладко голове!
И в сердце плачет стих Ростана
Как там, в покинутой Москве.
Париж в ночи мне чужд и жалок,
Дороже сердцу прежний бред!
Иду домой, там грусть фиалок
И чей-то ласковый портрет.
Там чей-то взор печально-братский.
Там нежный профиль на стене.
Rostand и мученик Рейхштадтский
И Сара — все придут во сне!
В большом и радостном Париже
Мне снятся травы, облака,
И дальше смех, и тени ближе,
И боль как прежде глубока.
Небо синее зовёт,
на земле нам нет покоя…
Все осталось за спиною:
перелёт и недолёт.
Всё так мило и знакомо —
вдруг сиреною тоска…
Манит свет аэродрома —
не пускают… пропуска.
Возвращаемся обратно —
нет погоды во вчера.
А рассказ о жизни ратной —
лишь на кончике пера.
Города, что на Востоке,
ночью белой расцвели,
а в тумане серооком
полюс холода Земли.
Стало прошлое за нами —
в никуда берем билет,
а альбомы вечерами —
ностальгия лучших лет.
До и после стало сразу,
да и то не без борьбы.
Лишь сыновни пересказы —
продолжение судьбы.
Небо синее зовёт —
я не ангел и не птица.
Продолжают часто сниться:
люди, поле, самолет.