О, Муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
И мы шарахаемся и глухое: ох! —
Стотысячное — тебе присягает: Анна
Ахматова! Это имя — огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами — то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
— Ахматова! — и сердце свое в придачу.
Бывало,
в поезде, в автобусе, в метро
внимательно смотрел я людям в лица:
определять по внешности
нутро
когда-то мне хотелось научиться.
Ещё любил листать
фотоальбомы:
мне лица были вовсе незнакомы,
смотрел я в них,
взволнованно дыша,
гадая,
какова у них душа…
… Теперь
мудрее отношусь к лицу и строчке,
настроен зло к провидческому дару —
о людях не сужу
по оболочке,
как не сужу о скрипке
по футляру.
Есть у меня друзья, мои коллеги —
я знаю их
ничуть не больше Веги.
Но даже тех,
с кем близок я давно,
с кем я делил беду и одеяло, с кем
жёг костры и шумно пил вино, я всё
равно их знаю
очень мало.
Да и они мне в душу проникали не
глубже, чем цыганка на вокзале.
