Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же
Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.
Было все в нашем сне на любовь не похоже:
Ни причин, ни улик.
Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,
Только мы — ты и я — принесли ему жалобный стих.
Обожания нить нас сильнее связала,
Чем влюбленность — других.
Но порыв миновал, и приблизился ласково кто-то,
Кто молиться не мог, но любил. Осуждать не спеши
Ты мне памятен будешь, как самая нежная нота
В пробужденьи души.
В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме…
(В нашем доме, весною…) Забывшей меня не зови!
Все минуты свои я тобою наполнила, кроме
Самой грустной — любви.
Танцую. Топчутся вокруг
Плясуньи, не совсем младые.
Их каблуков не точен стук,
Причёски высятся седые,
Окрашенные в пламя дня,
Окрашенные в сумрак ночи —
Примерно так, как у меня.
Нас балетмейстер в звёзды прочит,
Кричит, стучит: «Батман тандю!»
Меня не слушаются ноги,
По безучастному дождю,
По оседающей дороге
Плетусь в балетных башмачках
На еле слышный звон трамвая.
Огни зелёные впотьмах
Скользят, меня не задевая.
Крахмальный, как пуанты, снег
Ложится на асфальт осенний,
И неподвижен мой побег,
Лишь сходятся, как в танце, тени.
Мне сто или пятнадцать лет?
Всплывают, пропадают лица.
Никак не кончится балет —
Ни выпрыгнуть, ни провалиться.
