Над зыбкой рябью вод встает из глубины
Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,
Обрывы черные, потоки красных щебней —
Пределы скорбные незнаемой страны.
Я вижу грустные, торжественные сны —
Заливы гулкие земли глухой и древней,
Где в поздних сумерках грустнее и напевней
Звучат пустынные гекзаметры волны.
И парус в темноте, скользя по бездорожью,
Трепещет древнею, таинственною дрожью
Ветров тоскующих и дышащих зыбей.
Путем назначенным дерзанья и возмездья
Стремит мою ладью глухая дрожь морей,
И в небе теплятся лампады Семизвездья.
Закатные окна горят.
Стекло слегонца дребезжит.
Бросая в него хмурый взгляд,
лицо на ладонях лежит.
В глазах его — серый налёт.
Под веками тени темны.
Под ними угрюмо пролег
обугленный лес щетины.
Как тускло мерцает окно.
(Не мучайся — встань да протри.)
Лицо же затемнено
тем жаром, что жжет изнутри.
Две скулы и впалый висок.
В глазах — затаенная злость.
Натянуто, словно носок,
на черепа желтую кость
лицо. Эта зыбкая грань,
припудренная с торца
снежком — точно тонкая ткань,
скрывающая мертвеца.
Не стар, но уже тридцать три.
И нынче не нравятся мне
ни черная накипь внутри,
ни то, что я вижу в окне.
Шкатулка с секретом? Яйцо?
Где блеск, где румянец, где пыл?
Ну, что же ты смотришь, лицо?
На череп налипшая пыль.
Этот сайт использует cookie для хранения данных. Продолжая использовать сайт, Вы даете свое согласие на работу с этими файлами. Политика конфиденциальности: https://lit-ra.su/politika-konfidentsialnosti/
