Тем временем гости немного успокоили свой аппетит, и даже Бруно, когда Профессор предложил ему четвертый кусок сливового пудинга, с трудом переводя дух, заметил: «Я думаю, трех кусочков довольно!»
Внезапно Профессор вздрогнул, словно его током ударило.
— Надо же, я чуть было не забыл предложить вам гвоздь нашей программы! Другой Профессор прочтет вам Историю Кабанчика, то есть — я имел в виду — Сказку о Кабанчике, — поправился он. — В ней в начале и в конце есть Вводные Стихи, сами увидите.
— А разве Вводные Стихи могут быть в конце? — удивилась Сильвия.
— Подождите немного, и вы сами все услышите, — отвечал Профессор. — Я не помню точно, нет ли их еще и в середине. — Он поспешно поднялся, и в Банкетном Зале мгновенно воцарилась тишина. Всем хотелось услышать Профессора.
— Дамы и господа, — начал Профессор, — Другой Профессор любезно согласился прочесть нам эту поэму. Она называется «Сказка о Кабанчике». Знаете, он еще никогда никому не читал ее! (По аудитории прокатился шепот изумления.) Так вот, сегодня он прочтет ее нам! (В зале послышались возгласы одобрения, и сам Профессор, держа в одной руке очки, а в другой — ложку, чуть было не взобрался на стол, чтобы удобнее дирижировать хором общих восторгов.) Другой Профессор поднялся, запрокинул голову и начал:
Пташки любят кушать,
Я вам доложу.
Я по мху сужу.
Надевайте гетры:
Я под шелест ветра
Сказку расскажу.
Пташки любят лопать
Ветчину, друзья,
Радость не тая;
Любят устриц лопать
И по тине топать —
Так же, как и я.
Пташки улыбаться
Учат малышей
И тигрят, ей-ей —
Петь, забот не зная,
Ротик разевая
Прямо до ушей.
Птички дремлют сладко
Посреди болот,
Где удача ждет.
Открывайте ж глазки:
Будем слушать сказки
Старые. Так вот,
Жил-был Кабанчик. День и ночь
Над сломанной трубой
Он плакал и — ни шагу прочь:
Никто не мог ему помочь,
Он прыгать не умел — точь-в-точь
Обижен был судьбой.
Верблюд спросил, на берегу
Услышав плач и вой:
«А вдруг я горю помогу?
Ты, может, в плен попал к врагу?»
«Ах нет, я прыгать не могу:
Обижен я судьбой!»
Верблюд задумался слегка:
«Подумаешь, герой!
Ей-ей, такого толстяка
Я не видал еще пока.
Но хоть задача нелегка,
Давай поспорь с судьбой!
Вон — темный лес в двух милях, тень
Простерший над рекой.
Что ж ты весь день сидишь, как пень?
К нему раз десять сбегай в день —
И через год, осилив лень,
Подпрыгнешь над судьбой!»
Верблюд вздохнул — и зашагал
Над сломанной трубой.
О, как Кабанчик наш рыдал,
Как на себе щетинку рвал!
Еще бы: маленький нахал,
Обижен он судьбой!
Тут Лягушонок на него
Зрачок набычил свой:
«О чем ты плачешь? Ничего!
Есть горе хуже твоего!»
«Я толстый, только и всего:
Обижен я судьбой!»
Раздулся Лягушонок тут
И стал гора горой.
«Не плачь! Пусть слезы не текут!
Я научу, взяв грош за труд —
И через несколько минут
Поспоришь ты с судьбой!
Начни сначала, милый мой,
Ты с кочки небольшой,
Трудись упорно день-деньской —
А там, глядишь, и над стеной
В двенадцать футов вышиной
Махнешь, как над судьбой!»
Кабанчик так и подскочил:
«Ах, Лягушонок мой!
Меня ты просто окрылил!
Уж я не пожалею сил,
Нет! Лишь бы ты меня учил,
Как прыгать над судьбой!»
«Меня сначала угости
Бараньей отбивной,
Пониже хвостик опусти
И сосчитай до десяти,
Согни коленки — и лети,
Подпрыгнув над судьбой!»
Кабанчик бедный, как дурак,
Подпрыгнул над трубой —
Но дело вышло не пустяк:
О камень шлепнулся он — так,
Что кости затрещали: «Крак!»
Вот так! Не спорь с судьбой!
Читая эти стихи, Другой Профессор подошел к камину и уперся головой в дымоход. Затем, неловко повернувшись, он потерял равновесие и полетел вниз головой в каминную решетку. Его огромная голова застряла между прутьями, он весь перепачкался и никак не мог освободить ее.
Бруно не упустил случая заметить:
— Я уж подумал, он хочет поглядеть, сколько народу может уместиться за середкой.
— Решеткой, а не середкой, — поправила его Сильвия.
— Не говори чепуху! — возразил Бруно.
Вся эта беседа происходила в то самое время, пока Другой Профессор старался выбраться из ловушки.
— У вас лицо черное как уголь! — испуганно воскликнула Императрица. — Если позволите, я велю подать вам мыло!
— Не стоит, благодарю вас, — отвечал Другой Профессор, отвернувшись. — Черный — это тоже вполне благородный цвет. К тому же мыло без воды ничем не поможет…
И он, отвернувшись от слушателей, принялся читать Вводные Стихи:
Пташки пишут книжки
И забавный стих,
Но — для поварих…
Лучше их обшарить
Взглядом — но не жарить
Жарка портит их.
Пташки на волынке
Любят поиграть
Для гостей опять.
Но бросают гости
Шиллинг им со злости:
— Хватит! Перестать!
Пташки крокодила
Окунают в крем.
Бред! А между тем
В креме крокодилы
Просто очень милы
И не злы совсем!
Верблюд пришел, и день погас
Над сломанной трубой.
«Бедняга! — ухом он потряс. —
Знать, прыгнул ты в недобрый час!
Иметь нам надо верный глаз,
Чтоб прыгать над судьбой!»
Кабанчик все лежал пластом,
Ни рылом, ни ногой
Не шевеля, на камне том,
И слезки капали ручьем…
Ему, как видно, напролом
Не прыгать над судьбой…
А Лягушонок наш затих;
Он понял той порой,
Что не видать, как лап своих,
Ему бараньих отбивных —
И грустно носом он поник
Над сломанной трубой!
— Какая печальная история! — вздохнул Бруно. — Она грустно начинается, а кончается и того печальнее. Я вот-вот расплачусь. Сильвия, дай мне, пожалуйста, носовой платок.
— У меня нет при себе платка, — шепотом отвечала девочка.
— Ну, раз так, я не буду плакать, — мужественно решил малыш.
— Знаете, там осталось еще несколько Вводных Строф, — заявил Другой Профессор, — но я страшно проголодался. — С этими словами он уселся к столу, отрезал себе кусок кекса, рассеянно положил его на тарелку Бруно и удивленно уставился на свою собственную — пустую.
— Откуда ты взял этот кусок, а? — шепотом спросила брата Сильвия.
— Он сам мне его дал, — отвечал Бруно.
— Но тебе не следовало просить его! Ты же знаешь, что это нехорошо!
— А я вовсе и не просил его! — возразил малыш, уплетая кекс. — Он сам дал мне этот кусочек!
Сильвия на минуту-другую задумалась, а потом, как кажется, нашла решение:
— Что ж, надо попросить его отрезать кусочек и мне!
— Значит, вы тоже любите кекс? — заметил Профессор.
— «Любить» — это значит «кушать»? — шепотом спросил ее братик.
Сильвия кивнула:
— Именно. И кушать, и жевать, и чавкать, как ты.
Бруно хитро улыбнулся Профессору:
— Это я ужасно люблю его.
Другой Профессор тотчас поймал его на слове.
— Надеюсь, вы любите и себя, мой юный друг? — поинтересовался он.
Бруно с ужасом поглядел на него.
— Нет, вовсе нет! — отвечал он.
Другой Профессор был явно озадачен таким ответом.
— Ну ладно, ладно! — пробурчал он. — Отведайте лучше этой первоцветовой настойки! — С этими словами он наполнил рюмку и подал ее Бруно. — Выпейте, мой юный друг! Вы сразу почувствуете себя другим человеком!
— Кем-кем почувствую? — переспросил малыш, не успев рта закрыть.
— Не задавай лишних вопросов! — одернула его Сильвия, пытаясь спасти почтенного джентльмена от неминуемых приступов изумления. — Пусть лучше Профессор расскажет нам какую-нибудь сказку.
Бруно с восторгом ухватился за эту мысль.
— Пожалуйста! — с нетерпением воскликнул он. — Что-нибудь такое о тиграх… и шмелях… и пеночках-малиновках! Ну, вы сами знаете!
— А вам непременно хочется, чтобы в сказке действовали живые существа? — спросил Профессор. — Разве нельзя сочинить историю о событиях или каких-нибудь обстоятельствах, а?
— О, пожалуйста, какую угодно! — воскликнул Бруно.
И Профессор торопливо начал:
— Однажды Совпадение гуляло вместе со Случаем, и им повстречалось Объяснение — о, старое-престарое Объяснение — настолько старое, что вызывало у всех вопросы и напоминало скорее головоломку… — Тут Профессор умолк на полуслове.
— Продолжайте, просим вас! — в один голос воскликнули дети.
— Знаете, — честно признался Профессор, — оказывается, придумывать такие истории очень трудно. Пусть мне для начала поможет Бруно.
Малыш был просто счастлив, что ему оказывают такую честь.
— Жили-были Кабанчик, Аккордеон и две Банки Апельсинового мармелада…
— Да, ничего себе действующие лица, — пробурчал Профессор. — Ну, и что же дальше?
— Так вот, когда Кабанчик как-то раз играл на Аккордеоне, — продолжал Бруно, — одной из Банок с Апельсиновым мармеладом не понравилась мелодия, а другой Банке она, наоборот, понравилась. О, они такие странные, эти Банки с Апельсиновым мармеладом… Сильвия, я тоже не знаю, как мне с ними быть дальше! — растерянно прошептал он.
— А теперь я прочту другие Вводные Стихи, — заявил Другой Профессор.
Пташки баронетов
Кормят лебедой,
Тешат их пальбой,
Булочками душат
И лосося глушат
На реке зимой.
Пташки преступленья
Прячут в рюкзаке,
Бродят налегке —
И друзья с годами
Тают, если память
Меркнет вдалеке.
Пташки любят славу,
Злато все и вся
С гордостью нося.
Орденочек брякнет,
Колокольчик звякнет,
Вот и сказка вся.
— Ну а теперь, — галантно шепнул Профессор Лорду-Канцлеру, как только аплодисменты, вызванные Сказкой о Кабанчике и особенно ее концом, начали утихать, — нам предстоит еще одно важное дело, а именно — поднять тост за здоровье Императора, верно?
— О, несомненно! — напыщенно кивнул Лорд-Канцлер; он поднялся, чтобы руководить этой ответственной церемонией. — Наполнить бокалы! — загремел он. Этот приказ был тотчас выполнен. — Выпить за здоровье Императора! — В ответ в зале раздалось дружное бульканье. — Тройное ура Императору! — За этим тотчас загремели оглушительные раскаты здравиц, и Лорд-канцлер, не теряя присутствия духа, торжественно провозгласил: — Речь! Император произнесет речь!
Не успел он договорить, как Император уже возвысил голос.
— Я долго отказывался принять титул Императора… и вы сами упросили меня стать вашим Императором… вы помните, как дурно правил страной прежний Правитель… вы не забыли, как он вас преследовал… как угнетал непомерными налогами… и вы остановили свой выбор на наиболее подходящем кандидате… ибо мой брат не обладал здравым рассудком…
Трудно сказать, сколь долго могла бы еще продолжаться эта курьезная речь, но в этот момент налетевший ураган потряс дворец до самого основания, распахнул настежь все окна, задул свечи и поднял в воздух облака удушливой пыли, которые принимали странные очертания, напоминавшие непонятные слова.
Но ураган стих столь же неожиданно, как и налетел: оконные створки вернулись на свои прежние места, пыль осела, и все приняло прежний вид — все, за исключением Императора с Императрицей, с которыми произошли поистине чудесные превращения. Отсутствующего взгляда и бессмысленной улыбки как не бывало, и сразу было видно, что эта парочка наконец-то пришла в себя.
Император как ни в чем не бывало продолжал свою речь:
— И мы — я имею в виду нас с женой — вели себя как два отъявленных мошенника. Поистине лучшего имени мы не заслуживаем. Когда мой брат покинул свой дворец, вы потеряли самого лучшего Правителя на свете. А я пустился во все тяжкие, прибегал к лицемерным уловкам, чтобы заставить вас провозгласить меня Императором. Меня! Человека, у которого хватает ума только на то, чтобы сделаться чистильщиком обуви!
Лорд-Канцлер в отчаянии всплеснул руками.
— Он потерял рассудок, люди добрые! — заговорил было он. Но его слова оборвались столь же неожиданно, как и речь Императора, ибо в мертвой тишине, воцарившейся в зале, раздался резкий стук в дверь.
— Что это? Кто это? — наперебой закричали все. Гости так и забегали по залу. Напряжение нарастало с каждой минутой. Лорд-Канцлер, забыв о незыблемых правилах придворного этикета, бросился к двери и через миг вернулся обратно бледный как смерть, едва переводя дух.