VII

Раненого Авдеева снесли в госпиталь, помещавшийся в небольшом крытом тесом доме на выезде из крепости, и положили в общую палату на одну из пустых коек. В палате было четверо больных: один — метавшийся в жару тифозный, другой — бледный, с синевой под глазами, лихорадочный, дожидавшийся пароксизма и непрестанно зевавший, и еще два раненных в набеге три недели тому назад — один в кисть руки (этот был на ногах), другой в плечо (этот сидел на койке). Все, кроме тифозного, окружили принесенного и расспрашивали принесших.— Другой раз палят, как горохом сыплют, и — ничего, а тут всего раз пяток выстрелили, — рассказывал один из принесших.— Кому что назначено!— Ох, — громко крякнул, сдерживая боль, Авдеев, когда его стали класть на койку. Когда же его положили, он нахмурился и не стонал больше, но только не переставая шевелил ступнями, Он держал рану руками и неподвижно смотрел перед собой.Пришел доктор и велел перевернуть раненого, чтобы посмотреть, не вышла ли пуля сзади.— Это что ж? — спросил доктор, указывая на перекрещивающиеся белые рубцы на спине и заду.— Это старок, ваше высокоблагородие, — кряхтя, проговорил Авдеев.Это были следы его наказания за пропитые деньги.Авдеева опять перевернули, и доктор долго ковырял зондом в животе и нащупал пулю, но не мог достать ее. Перевязав рану и заклеив ее липким пластырем, доктор ушел. Во все время ковыряния раны и перевязывания ее Авдеев лежал с стиснутыми зубами и закрытыми глазами. Когда же доктор ушел, он открыл глаза и удивленно оглянулся вокруг себя. Глаза его были направлены на больных и фельдшера, но он как будто не видел их, а видел что-то другое, очень удивлявшее его.Пришли товарищи Авдеева — Панов и Серёгин. Авдеев все так же лежал, удивленно глядя перед собою. Он долго не мог узнать товарищей, несмотря на то, что глаза его смотрели прямо на них.— Ты, Пётра, чего домой приказать не хочешь ли? — сказал Панов.Авдеев не отвечал, хотя и смотрел в лицо Панову.— Я говорю, домой приказать не хочешь ли чего? — опять спросил Панов, трогая его за холодную ширококостную руку.Авдеев как будто очнулся.— А, Антоныч пришел!— Да вот пришел. Не прикажешь ли чего домой? Серёгин напишет.— Серёгин, — сказал Авдеев, с трудом переводя глаза на Серёгина, — напишешь?.. Так вот отпиши: «Сын, мол, ваш Петруха долго жить приказал». Завиствовал брату. Я тебе нонче сказывал. А теперь, значит, сам рад. Не замай живет. Дай Бог ему, я рад. Так и пропиши.Сказав это, он долго молчал, уставившись глазами на Панова.— Ну, а трубку нашел? — вдруг спросил он.Панов покачал головой и не отвечал.— Трубку, трубку, говорю, нашел? — повторил Авдеев.— В сумке была.— То-то. Ну, а теперь свечку мне дайте, я сейчас помирать буду, — сказал Авдеев.В это время пришел Полторацкий проведать своего солдата.— Что, брат, плохо? — сказал он.Авдеев закрыл глаза и отрицательно покачал головой. Скуластое лицо его было бледно и строго. Он ничего не ответил и только опять повторил, обращаясь к Панову:— Свечку дай. Помирать буду.Ему дали свечу в руку, но пальцы не сгибались, и ее вложили между пальцев и придерживали. Полторацкий ушел, и пять минут после его ухода фельдшер приложил ухо к сердцу Авдеева и сказал, что он кончился.Смерть Авдеева в реляции, которая была послана в Тифлис, описывалась следующим образом: «23 ноября две роты Куринского полка выступили из крепости для рубки леса. В середине дня значительное скопище горцев внезапно атаковало рубщиков. Цепь начала отступать, и в это время вторая рота ударила в штыки и опрокинула горцев. В деле легко ранены два рядовых и убит один. Горцы же потеряли около ста человек убитыми и ранеными».