Когда опричники, веселые, как тигры,
По слову Грозного, среди толпы рабов,
Кровавые затеивали игры,
Чтоб увеличить полчище гробов, —
Когда невинных жгли и рвали по суставам,
Перетирали их цепями пополам,
И в добавленье к царственным забавам,
На жен и дев ниспосылали срам, —
Когда, облив шута горячею водою,
Его добил ножом освирепевший царь, —
На небесах, своею чередою,
Созвездья улыбалися как встарь.
Лишь только эта мысль в душе блеснет случайно,
Я слепну в бешенстве, мучительно скорбя
О, если мир — божественная тайна,
Он каждый миг — клевещет на себя!
А когда наступила тысяча вторая ночь, царь Шахрияр
сказал:
— Шехерезада, теперь тебе ничто не грозит. Можешь
смело рассказывать свои сказки.
Тысячу и одну ночь под страхом смерти рассказывала
она царю разные небылицы. И вот — ее помиловал
Шахрияр.
— Шехерезада, расскажи сказку!
— С радостью, повелитель!
Ну, конечно, с радостью. Теперь, когда ничто не грозит…
Можно такую выдумать сказку! Можно такую выдумать…
— Шехерезада, расскажи сказку!
— С радостью, повелитель!
Шехерезада сидит у ног царя. Сейчас она расскажет
ему сказку. Это будет прекрасная сказка, чудесная и
легкая, как сон…
— Ты спишь, Шехерезада?
Да, она спит. Позади — тысяча и одна ночь. А что
впереди?
Пожалуйста, не будите Шехерезаду!
