Громовый Камень был как мертвый гнет.
И шли часы. И каждый день был год.
И шли года. Но в царстве мертвых льдов
Ходила Мысль дорогою ветров.
Ходила, и будила, говоря,
Что красная готовится заря,
Что мертвый камень, ныне тяжкий свод,
Громовыми цветами зацветет.
В морях небес будя и высь и дно,
Сплела она заветное Руно.
Враждебности в незримом созвала,
Глазам вражды в глаза взглянуть дала.
Дождем обильным рухнули мечты.
Громовый Камень сброшен с высоты.
И стиснутость, в свободу превратясь,
В громовый час рассветами зажглась.
Как вступление к «Хаджи-Мурату»,
сторона моя репьём богата
(стойкий, чёрт, — попробуй, оторви!).
Да ещё грачами
да ручьями,
круглыми,
протяжными речами,
как ручьи, журчащими в крови…
Конский шар катну ботинком узким,
кто их знает, шведским ли, французким…
Дом родимый — глаз не оторвать!
Грустная и кроткая природа,
вот она —
стоит у огорода
маленькая седенькая мать.
Рядом папа крутит папиросу.
Век тебя согнул, как знак вопроса,
и уже не разогнуть спины.
Здравствуй, тётка, божий одуванчик,
это я — ваш белобрысый мальчик.
Слава богу, слёзы солоны.
Вашими трудами, вашим хлебом
я живу между землёй и небом.
Мамочка, ты узнаёшь меня?
Я твой сын!
Я овощ с этой грядки.
Видишь — плачу, значит, всё в порядке:
если плачу, значит, это я.
