В красоте музыкальности,
Как в недвижной зеркальности,
Я нашел очертания снов,
До меня не рассказанных,
Тосковавших и связанных,
Как растенья под глыбою льдов.
Я им дал наслаждение,
Красоту их рождения,
Я разрушил звенящие льды.
И, как гимны неслышные,
Дышат лотосы пышные
Над пространством зеркальной воды.
И в немой музыкальности,
В этой новой зеркальности,
Создает их живой хоровод
Новый мир, недосказанный,
Но с рассказанным связанный
В глубине отражающих вод.
Отъ лютаго судьи не можно зберечись.
И тщетно бѣдному о томъ печись;
Не будетъ никогда конецъ ему успѣшенъ.
Страшняе дьявола неправедной судья,
Покамѣсть не повѣшенъ.
Объ етомъ басенка моя.
Такое было дѣло:
Угадчикъ осужденъ,
Открыть угадку зрѣло,
А ежели не такъ, умрети принужденъ.
Угадчикъ передъ судъ пришелъ, безъ страха, смѣло,
И думаетъ: за то мнѣ смерти не видать;
О чемъ помышлю я, удобно отгадать.
Судья послѣдуя злодѣйскому уставу,
Имѣвъ людей казнить великую забаву,
Взялъ ласточку въ кудакъ, и вотъ ево слова:
Скажи мнѣ, ласточка мертва, или жива:
А думаетъ онъ такъ, когда тотъ мертва скажетъ;
Такъ живу онъ ее угадчику покажетъ:
А ежели, живой, угадчикъ объявитъ;
Такъ онъ ее въ рукѣ сожметъ и умертвитъ.
Угадчикъ отвѣчалъ: жива ль она, иль мертва,
Ты лютый человѣкъ, а я злой смерти жертва.
