Я знаю час невыразимой муки,
Когда один, в сомнении немом,
Сложив крестом ослабнувшие руки,
Ты думаешь над мертвым полотном;
Когда ты кисть упрямую бросаешь
И, голову свою склонив на грудь.
Твоих идей невыразимый труд
И жалкое искусство проклинаешь.
Проходит гнев, и творческою силой
Твоя душа опять оживлена,
И, всё забыв, с любовью терпеливой
Ты день и ночь сидишь близ полотна.
Окончен труд. Толпа тебя венчает,
И похвала вокруг тебя шумит,
И клевета в смущении молчит,
И всё вокруг колена преклоняет.
А ты, бедняк! поникнувши челом,
Стоишь один, с тоскою подавленной,
Не находя в создании своем
Ни красоты, ни мысли воплощенной.
Мню я быть мастером, затосковав о трудной работе,
Чтоб останавливать мрамора гиблый разбег и крушенье,
Лить жеребцов из бронзы гудящей, с ноздрями, как розы,
И быков, у которых вздыхают острые ребра.
Веки тяжелые каменных женщин не дают мне покоя,
Губы у женщин тех молчаливы, задумчивы и ничего не расскажут,
Дай мне больше недуга этого, жизнь, — я не хочу утоленья,
Жажды мне дай и уменья в искусной этой работе.
Вот я вижу, лежит молодая, в длинных одеждах, опершись о локоть, —
Ваятель теплого, ясного сна вкруг нее пол-аршина оставил,
Мальчик над ней наклоняется, чуть улыбаясь, крылатый…
Дай мне, жизнь, усыплять их так крепко — каменных женщин.
