Всё лето стрекоза в то только и жила,
Что пела;
А как зима пришла,
Так хлеба ничего в запасе не имела.
И просит муравья: «Помилуй, муравей,
Не дай пропасть мне в крайности моей:
Нет хлеба ни зерна, и как мне быть, не знаю.
Не можешь ли меня хоть чем-нибудь ссудить,
Чтоб уж хоть кое-как до лета мне дожить?
А лето как придет, я, право, обещаю
Тебе всё вдвое заплатить».
— «Да как же целое ты лето
Ничем не запаслась?» — ей муравей на это.
— «Так, виновата в том; да что уж, не взыщи
Я запастися всё хотела,
Да лето целое пропела».
— «Пропела? Хорошо! поди ж теперь свищи».
Но это только в поученье
Ей муравей сказал,
А сам на прокормленье
Из жалости ей хлеба дал.
Ещё одно дурное дело
Запрячет в память Петербург,
— Там пуля в Пушкина летела,
Там Блоку насмерть сжало грудь.
В игре и бешенстве неистов,
Окостенелый Николай
Пытал допросом декабристов, —
Всё крыла Петербурга мгла.
Опять его глухое слово!
К себе на гибель приманил
Петербургского такого,
Кто всех звончее жизнь любил.
Всех нас пронзительным ударом
По сердцу знойно полоснул
Тот страшный ледяной подарок,
Что Петербург прислал в Москву.
И перепуганы, и смутны,
С перекосившейся душой
За гробом, на ветру́ попутном
Шагали талою водой.
Кто может мимо — слава Богу,
А нам, до своего конца,
Тяжёлой памятью в дорогу
Черты застывшего лица.
