На задворках, за ригами
Богатых мужиков,
Стоит оно, родимое,
Одиннадцать веков.
Под шапкою лохматою —
Дубинка-голова.
Крестом по ветру треплются
Пустые рукава.
Старновкой — чистым золотом!—
Набит его чекмень,
На зависть на великую
Соседних деревень…
Он, огород-то, выпахан,—
Уж есть и лебеда,
И глинка означается,—
Да это не беда!
Не много дел и пугалу…
Да разве огород
Такое уж сокровище?—
Пугался бы народ!
Первый этюд
Я играл с комком слов
и до грёз был всегда жаден.
Сторож закрыл на засов,
совершая дню эвтаназию.
А дальше впотьмах рука,
взмах крыла за окном осины.
Над сторожкой встала звезда,
заиграл балет лебединый.
Я заперт — и как же быть?
Чей голос меня спроводит?
Нас учили всё время любить,
но лай собачий пах коробит.
И теперь искурена сигарета.
Сервиз искорчился при лунном свете.
Кто-то ёбнулся с парапета.
Но всё это наброски лишь твоего
портрета.
Второй этюд
Я покидаю родину,
но мой подъезд не проронил слезы.
И хорошо, вези меня, вези.
Ты не дождёшься укоризны.
Как много новизны
во всём печальном блеске декабря.
И от меня не жди слезы,
когда моя каурка — каурочка твоя.
Мой дом теперь не в США,
а где-то в невесомом Заполярье.
Мы едем, верное, два дня,
уже кончаются феврали.
Вези меня, вези в совок.
Мы где-то у предместий Сент-Этьена.
Аптека, улица, гудок.
В цинизме, Сёма, нет измены.
