Мы не рыбы и не птицы,
И в отечестве своем
Мы привыкли веселиться
И печалиться вдвоем.
Одиноко мне и жарко.
Напишу возьму письмо.
Есть конверт. Наклею марку.
Пусть идет себе само.
Все сто семьдесят мильонов
Письма пишет, писем ждёт,—
Парень с сумкой почтальона
К одному из них придёт.
Кто он? Летчик? Врач? Учитель?
Кто? Профессия не в счёт!
«Распишитесь. Получите»,
И получит. И прочтёт.
А потом к столу присядет
И напишет мне ответ.
Кто?.. Чарджуйский, скажем, дядя,
Не писавший двадцать лет,
У которого баштаны
И который сбился с ног.
У которого бесштанный
Старший сын и пацанок.
Но который на рассвете,
Пораскинувши умом,
На мое письмо ответит
Вразумительным письмом.
Потому что и в Чарджуе
И в любом другом краю
Люди наши боль чужую
Принимают как свою!
Такое лишь в мае бывает:
Кукует кукушка весь день,
Хоть тысячу лет насчитает,—
Загадывай, если не лень.
Кукует кукушка на воле
И славит земную красу,
Зеленое чистое поле
И синюю речку в лесу.
И спорится трудное дело,
И в деле душа не грустит.
Оглянешься — поле поспело…
И утро капустой хрустит.
А там подступает забота
Зимы на холодной заре.
…Но даже воробушка что-то
Не слышно в моем ноябре.
Продутая ветром опушка
Со всей подоплекой видна.
Жестка, как подошва, подушка,
И ночь, как столетье, длинна.
Давно уже откуковала
Кукушка моя не спеша.
И жалко сегодня, что мало
Весной загадала душа.
