Под раскидистым вязом, шепчущим ‘че-ше-ще’,
превращая эту кофейню в нигде, в вообще
место — как всякое дерево, будь то вяз
или ольха — ибо зелень переживает вас,
я, иначе — никто, всечеловек, один
из, подсохший мазок в одной из живых картин,
которые пишет время, макая кисть
за неимением, верно, лучшей палитры в жисть,
сижу, шелестя газетой, раздумывая, с какой
натуры все это списано? чей покой,
безымянность, безадресность, форму небытия
мы повторяем в летних сумерках — вяз и я?
Волны нахлестом одна на другую,
Пальцы все ближе и ближе к границам,
Губы узоры на теле рисуют,
Счастье слезою дрожит на ресницах.
Волны набегами неравномерно,
Губы бестыже все ниже и ниже,
Белая пена старательно первой
С губ поцелуй упоительный слижет.
Волны песком на соленое тело,
Сердце рывком на доступность желанья,
Свет босиком по ложбинкам несмело,
Губы по телу нескромным касаньем.
Волны нахлестом то слабо, то сильно.
В серых глазах — отражение неба
В белых причудливых формах ванили,
В белых мечтах прошлогоднего снега.
Волны смывают границы запрета,
Проникновение глубже и слаще.
Губы стремятся развеять секреты,
Сердце рывками сильнее и чаще.
Волны на берег соленою пеной,
В недрах любви наслаждение брызнет
И разольется нектаром по венам,
Новым витком зарождения жизни.
