Туллий. Не дура… С другой стороны, надзор вещь естественная. Даже логическая.
Публий. Какая ж тут логика? Что мы можем? Какое преступление? Ни политического, ни даже уголовного. Разве что мне тебя зарезать или наоборот. Но с кем тогда разговаривать? Замену, конечно, пришлют. Но замена и есть замена. То есть то же самое… Смысл преступления — он в чем? В последствиях? В выгоде, в огласке, в том, что ловят. Что, поймав, судят и, осудив, сажают. А мы — мы же уже сидим. Обратный процесс — он же невозможен. От следствия к причине. Так не бывает. Какой же прок в телекамерах? А?
Туллий. Чушь, Публий, преступление интересно именно когда вне контекста. Когда нет ни мотива, ни наказания. Половина худ. литературы об этом.
Публий. Но преступление вне контекста — не преступление. Потому что только мотив — или наказание — и делают его преступлением.
Туллий. Его — кого?
Публий. Ну, это… поступок. Действие. Потому что все на свете определяется тем, что до, и тем, что после. Без до и после событие не событие.
Туллий. А что?
Публий. Да почем я знаю! Ожидание. Состояние «до». Или затянувшееся «после».
Туллий. Варвар! Безнадежный, невыносимый варвар. Еще Горация себе заказывает!
Публий. Да кончай ты лаяться!
Туллий. Я лаюсь? Варвар; тупой, бессмысленный варвар. Потому что событие без до и после есть Время. В чистом виде. Отрезок Времени. Часть -но Времени. То, что лишено причины и следствия. Отсюда — Башня. И отсюда -мы в Башне. Отсюда же и телекамеры: происходящее в Башне происходит в чистом Времени. В его, так сказать, беспримесном варианте. Как в вакууме. Тем и интересно. Особенно если зарежешь. Или если не зарежешь. Еще и интереснее… Пускай смотрят! Может, чего-нибудь поймут. Жаль, Тиберий не дожил, он бы понял. А эти — Калигула, Сенат и т. д.— где им! Но ими Рим не кончается. Потому и на пленку записывают… И все равно ([свистящим шепотом, как бы в трансе]), все равно… даже потомки… вряд ли. Ибо то, что происходит с нами, может быть понято только нами. И никем иным. Ибо мы — мы обладаем Временем. Или — оно нами. Все равно. Важно, что — без посредников. Что между ним и нами — никого. Как вечером в поле, когда лежишь на спине и на звезду смотришь. Никого между. Не помню, когда это в последний раз было. Мальчиком. Но ощущение — как сейчас. «Взошли мои любимые Плеяды, а я одна в постели…» — что Сафо эта твоя вообще понимала?! Одно слово — Греция… Эгоистка. Бесконечность восприняла как одиночество. Эгоистка и самка. Римлянин бесконечность воспринимает как бесконечность. От этого бабой не прикроешься. Ничем не прикроешься. И чем бесконечней, тем ты больше римлянин. Того ради Тиберий Башню и строил… А ты, варвар тупоголовый, такой шанс упускаешь. Но, так или иначе, и до тебя дойдет. Куда ты денешься! И до остальных тоже. Потому что судьба Рима править миром. Как сказано у поэта.
Публий. У какого?
Туллий. У Вергилия. И у Овидия тоже.
Публий ([обводя взглядом полку и ниши]). Эти у нас уже, по-моему, есть…
[Занавес. Конец I акта.]
II акт
[Та же камера после обеда. За окном темнеет. Публий ковыряет во рту зубочисткой. На голове наушники — видимо, слушает музыку. Туллий, в кресле, шелестит газетой. Картина мира и благополучия.]
Публий ([вздрогнув, настораживается: стаскивает наушники]). По-моему, канарейка запела. Или мне показалось?
Туллий. Послышалось.
Публий. Я уверен, что слышал канарейкино пение. Странно… А ты не врешь?
Туллий. Да пошел ты…
Публий. Может, они опять «Лесной Аромат» в камеру пустили? ([Тянет носом.]) Хотя это только по пятницам… Туллий?
Туллий. Ну чего?
Публий. Какой сегодня день недели?
Туллий. Понятия не имею. Вроде эта, как ее? — среда.
Публий. С тех пор как при Траяне летосчисление отменили, дни недели тоже стали какими-то… как пальцы рук… безымянными, правда? То есть оно, конечно, лучше, что мы на порядковые номера перешли. Потому что после двухтысячного года как-то смысла нет года считать. Даже после тысячного уже ничего непонятно. До тысячи еще можно досчитать, а потом засыпаешь… да и для кого считать-то вообще? Это же не деньги. Ничего же не остается. Не потрогаешь… И начали-то, наверно, считать от нечего делать… Хотя вот мы, например, — не считаем же. Хотя делать, вроде, и нечего… Пространство, наверно, мерили. То есть расстояние. Столько-то дней пути. И так и пошло, по инерции… остановиться не могли. Тысяча. Две тысячи. И т. д. Даже когда километры появились… Спасибо Траяну, одумался. Теперь пускай компьютеры этим занимаются, а то — тысяча лет, тысяча километров… Бред какой-то… Названий, конечно, жалко. Среда, пятница… Этот, как его? четверг… Туллий! «Морской воздух» нам по четвергам пускают?
Туллий. По вторникам.
Публий. Красивое имя — вторник… Как же это мне все-таки канарейка послышалась? ([Направляется к клетке, открывает дверцу, заговаривает с канарейкой.]) Ну, ты пела или не пела? А? Хули молчишь? Языка человеческого не понимаешь, что ли? Все понимаешь, не ври. Если я тебя слышу, то и ты меня тоже. Просто наплевать, да? Гора мяса трепыхается и все, правильно? Ох уж эти мне пернатые-пархатые. Или не кормят тебя? Вот Туллий тебе целых полтрюфеля оставил шоколадного. Из Галлии. А ты, сучка, брезгуешь. Голодовку объявила. Ну, Рим от этого не рухнет. Даже если мы с Туллием объявим, не рухнет. Да и как ее объявишь, когда то петушиные гребешки с хреном, то фламинговы яйца, икрой начиненные? Задумаешься. Ули-тити-тюю. Ничего, еще запоешь. Куда ты денешься? Бери пример с нас с Туллием… Туллий?
Туллий. Ну, чего тебе?
Публий. Может, она петь завязала, потому что высоко все-таки. Километр почти над уровнем моря. Они ж тут не летают.
Туллий. А ты ее спроси. Ты же с ней разговариваешь. Прямо Святой Франциск.
Публий. Не отвечает. Заперлась и не колется. Как блатная или политическая. ([К канарейке.]) Ули-тити-тюю. Ты блатная или политическая? Впрочем, блатных и политических в Башне не держат. Блатные и политические теперь по улицам гуляют, на Капитолии сидят. Потому что все отчасти блатные или отчасти политические. Кто больше, кто меньше. Дело не в сущности: только в степени. А за степень в Башню сажать — башен не напасешься, правильно? Так что и ты тут не по делу, а просто так. Из-за реформы Тибериевой. Вот и бери с нас пример. Мы же трекаем. Даже если тебе и непонятно. Тем более пример брать должна. Это не фокус брать пример, когда все понятно. Ули-тити-тюю.
Туллий. Да оставь ты птичку в покое. Далась она тебе!
Публий. А того и далась, что почему нам не подражает! Коли здесь находится. А то можно подумать — природа против нас. Она же природу представляет. Ведь это же все искусственно!!! Включая нас!!! Она одна -естественна…
Туллий. Ну, не горячись. Представляет и представляет. Даже если и представляет, то — низшую ступень развития.
Публий. Да я к тому и клоню. Попугай и тот лучше будет… Я, когда мы в Ливии когортой стояли, в Лептис Магне, гетеру одну знал. Так она что, змея, придумала. Рядом с постелью аквариум держала. Чтоб рыба, говорит, делу училась. Эволюцию чтоб ускорить то есть. А то они больно икрой разбрасываются. Вот я и думаю: чего ж канарейке с нас пример не взять. А то молчит, артачится.
Туллий. Может, ей пару заказать. Позвони Претору.
Публий. Ну, этому она у нас не научится. Разве мы у нее.
Туллий. Опять, значит, свербит… Ну ничего, через пять минут прогулка. ([Потягивается.]) Малафью тебе растрясти. Чтоб, значит, в сыр не сбилась.
Публий. Груб ты, Туллий. Груб, но наблюдателен. ([Кивая на газету.]) Чего пишут-то?
Туллий. А-а-а, жвачка. Бои в Персии. Ураган в Океании… Еще про высадку на Сириусе и Канопусе.
Публий. Ну и?
Туллий. Никаких признаков жизни.
Публий. Это я мог бы и без них сказать. Невооруженным глазом видно.
Туллий. То есть?
Публий. Была б там жизнь, хрен бы мы их вообще увидели. Ночью особенно. Ночью спать ложатся и свет выключают… Жизнь… что они про это понимают… Исследователи…
Туллий. А ты, Публий? Что ты понимаешь? По-твоему, жизнь — это что такое?
Публий. Это когда свет рубишь — и на бабу. Вот это жизнь… Скорей бы прогулка, что ли…
Туллий. Как это ни дико, но в том, что ты несешь, есть доля истины… Как сказано у поэта, вокс попули, вокс деи. Глас народа — глас божий… Или что у трезвого на уме, у пьяного на языке… Темнота таки действительно форма жизни. Так сказать, состояние света, но — пассивное. Днем -активное, а ночью — пассивное. Но — света. А свет у нас что — форма энергии, источник жизни. Для помидоров, по крайней мере, или лука зеленого. И темнота тоже источник. Того же самого. Форма жизни. Материи, как они говорят… И это бы еще ладно, что материи… но им подай пуговицы. То есть чтоб блестели. Ибо жизнь, по-ихнему, есть что-то плотное, осязаемое. Из мяса сделанное. Волокна из ткани. Клетки с молекулами. Берешь в руки — маешь вещь. Осязаемое и описанию поддающееся. Или сфотографировать. Всегда вовне. А жизнь — это то, в чем вещи существуют… Не сами они, а эта, как ее? среда. И четверг, и вторник, и пятница. И когда светло, и когда темно. Особенно, когда темно. Это не звезды ихние, а то, что между.
Публий. Да не расстраивайся ты. Подумаешь, газета. И вообще: только жлобы обращают на звезды внимание…
Туллий ([продолжая свое]). Не жизнь для вещи, а вещь для жизни… ([Успокаиваясь.]) Интересно, как они там определяют ее отсутствие? Чем? Миноискателем, что ли? Дозиметрами? Гейгером-Мюллером?
Публий. Может, они в миноискатель идею христианства вмонтировали. И язычества. И буддизм с мусульманством… Мало ли что… За ними не уследишь… Тумбочку новую до сих пор не прислали. Позвонить, что ли, претору?
Туллий. После отбоя, наверно, пришлют. Тебе же еще и лучше. На ночь-то глядя…
Публий. Груб ты, Туллий…
[Первые такты «Сказок Венского Леса», свет в плафонах убывает, и пол приходит в движение; на трех стенах камеры появляется (спроецированное либо сзади, из-за кулис, либо — через окно) изображение парка с аллеями, прудом и статуями. Изображение это может быть статичным, но лучше, если это фильм, и лучше, если смена кадров скоординирована с движением фигур Публия и Туллия.]
Ну, наконец-то… Что это у нас сегодня — вилла Д’Эсте или вилла Боргезе?
Туллий. Не-е. Это, вроде, где-то в Галлии. Тюильри, что ли. Или нет. Это в Скифии Северной… Ну, в этой, в Европе Восточной. То есть в Западной Азии. Город-то как этот ихний называется?
Публий. Да пес его знает. Хороший сад все-таки… Вот видишь, Вертумн и Помона.
Туллий. Ага, а это «Похищение Сабинянки».
Публий. Точно. А вот «Сатурн, пожирающий своего младенца». Н-да, сюжетик… И ограда ничего. И даже, вон, лебеди… Интересно, откуда у них лебеди…
Туллий. Один лебедь.
Публий. А это что? ([Подходит к стене и тычет пальцем.])
Туллий. Отражение. Нет лебедя без отражения. Или человека без биографии. Как сказано у поэта:
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
любуясь красой своего двойника.
Публий. Это кто сказал?
