Деревянный лаокоон, сбросив на время гору с
плеч, подставляет их под огромную тучу. С мыса
налетают порывы резкого ветра. Голос
старается удержать слова, взвизгнув, в пределах смысла.
Низвергается дождь: перекрученные канаты
хлещут спины холмов, точно лопатки в бане.
Средизимнее море шевелится за огрызками колоннады,
как соленый язык за выбитыми зубами.
Одичавшее сердце все еще бьется за два.
Каждый охотник знает, где сидят фазаны, — в лужице под лежачим.
За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра,
как сказуемое за подлежащим.
Как будто наглотался свинца.
Льдинами покрыто просто.
Полотно и мысль.
Как хорошо!
Детище: можно ли линию в год вачить(?!)
Вачитерство то и леонардово: это Весы.
Читер! Так дам Адаму.
А вот и лупа, как будто будят детство.
Как будто чайник выпарил судьбу,
но как-то всё-таки лампово,
всё-таки уютна рубашка.
Вача есть Вача. Как Бог.
Как слово. Как начало.
Только долго и природно это:
хочу мир Льву выглазеть.
Липкое что-то: будто б цены,
будто б ананасы взорваны, как ручка в волосах.
Как-то очень русско и заведомо взяточно: падает.
А здесь краны, Камазы и хохмочки.
Исцеляется зевками, лодками и прочей походью:
литр, и сон пяток, как мундир в джипе.
Я б не уходил. Я бы вышел целиком:
как ор, как цветок, случайно и некуда.
