На горах Алтая,
Под сплошной галдеж,
Собралась, болтая,
Летом молодежь.
Юношество это
Было из Москвы,
И стихи поэта
Им читали Вы.
Им, кто даже имя
Вряд ли знал мое,
Им, кто сплел с другими
Все свое житье…
Ночь на бивуаке.
Ужин из ухи.
И костры во мраке,
И стихи, стихи!
Кедры. Водопады.
Снег. Луна. Цветы.
Словом, все, что надо
Торжеству мечты.
Ново поколенье,
А слова ветхи.
Отчего ж волненье
Вызвали стихи?
Отчего ж читали
Вы им до утра
В зауральской дали,
В отблесках костра?
Молодежь просила
Песен без конца:
Лишь для русских — сила
Русского певца!
Я горжусь, читая
Ваше письмецо,
Как в горах Алтая
Выявил лицо…
Двенадцать выпускниц
гимназии Савицкой,
двенадцать юных лиц
провинции российской.
Сквозит в них светлый лик
Комиссаржевской Веры,
отобразившей их
без фальши, без манеры.
Иных уж скоро ждут
супружеские узы,
иных — учеба, труд,
бестужевские курсы,
а может быть, и тот
порог, перед которым
уже который год
стоит с открытым взором
отважнейшая часть,
та, что готова к жертве,
тюрьмы не устрашась
и даже самой смерти.
Гляжу в двенадцать лиц
с волнением и верой…
Фотограф Штейнберг, Двинск,
начало нашей эры.
Запечатлен лишь миг,
но он и есть нетленность,
а лица молодых —
не высшая ли ценность?
Не ими ли цвело
и отцветало время?
И лучшего всего —
в них олицетворенье.
