Тайга хлестала по лицу
меня:
вершила мщенье.
И молча
каждому рубцу
я придавал значенье:
вот этот — красно-голубой —
за прежний быт с комфортом,
за частый сон,
за мозг слепой,
за мозг,
как воздух спертый;
а тот, на лбу, —
за скверный вкус;
тот — за подбор оплошный,
где
что ни друг — нахальный трус,
что ни товарищ — прошлый…
Царапин, ссадин —
всех не счесть,
и в каждой
смысл,
значенье…
Я принимаю эту месть
как честь
и как…
прощенье.
Вода моя! Где тайники твои,
Где ледники, где глубина подвала?
Струи ручья всю ночь, как соловьи,
Рокочут в темной чаще краснотала.
Ах, утоли меня, вода ручья,
Кинь в губы мне семь звезд, семь терпких ягод,
Кинь, в краснотале черном рокоча,
Семь звезд, что предо мной созвездьем лягут.
Я притаюсь, притихну, как стрелок,
Боящийся спугнуть семью оленей.
Ручей лизнет мне руку, как телок,
И притулится у моих коленей.
