Разве плохо я танцевала,
Утомленно, как в забытьи,
Разве неумело держала
Я пунцовые розы свои?
Почему же не мне улыбки
И неистовые хлопки,
А другой, изломанно-гибкой,
Чьи руки слишком тонки;
Чей рот совсем не накрашен,
Но накрашенного красней.
Мне взор ее светлый страшен,
Я боюсь оставаться с ней.
Одевается ли в уборной,
Разговаривает ли со мной, —
Все я вижу, как кто-то черный
Стоит за ее спиной.
Это он помог ей сегодня
Быть воздушнее мотылька,
Это он так мгновенно поднял
Цветы — не ее рука.
Кто под сердцем обиду носит,
Тот поймет ненависть мою.
После танцев она попросит
Дать воды, я стакан налью.
Знаю — самая черная сила
Убежит молитвы святой.
И недаром я, значит, купила
Трехугольный флакон с кислотой.
Я работал на драге в поселке Кытлым,
о чем позже скажу в изумительной прозе, —
корешился с ушедшим в народ мафиози,
любовался с буфетчицей небом ночным.
Там тельняшку такую себе я купил,
оборзел, прокурил самокрутками пальцы.
А еще я ходил по субботам на танцы
и со всеми на равных стройбатовцев бил.
Боже мой, не бросай мою душу во зле, —
я как Слуцкий на фронт, я как Штейнберг на нары,
я обратно хочу — обгоняя отары,
ехать в синее небо на черном «козле».
Да, наверное, все это — дым без огня
и актерство: слоняться, дышать перегаром.
Но кого ты обманешь! А значит, недаром
в приисковом поселке любили меня.
