Блеклый розан, пыльный локон,
Кончик банта голубого,
Позабытые записки,
Бредни сердца молодого, —
В пламя яркое камина
Я бросаю без участья,
И трещат в огне остатки
Неудач моих и счастья.
Лживо-ветреные клятвы
Улетают струйкой дыма,
И божок любви лукавый
Улыбается незримо.
И гляжу, в мечтах о прошлом,
Я на пламя. Без следа
Догорают в пепле искры, —
Доброй ночи! Навсегда!
Как ныне сбирается Брежнев-генсек
Щита набивать на ворота,
Как вдруг появляются семь человек
И ну шепелявить чего-то,
И ну голосить ни с того ни с сего:
«Долой оккупантов! Свободу – и всё!»
А он-то ведь только собрался «на вы»,
Собрался на чехов с ударом,
Как вдруг прибежали с плакатом волхвы,
К тому же разя перегаром,
И ну голосить ни с того ни с сего:
«Долой оккупантов! Свободу – и всё!»
Дружина кричала: – А ну, разойдись!
Мы всех вас посадим на пaйки!
Напились с утра, так пойди похмелись,
И неча выкрикивать байки,
И неча вопить ни с того ни с сего:
«Долой оккупантов! Свободу – и всё!»
Волхвы не сносили, конечно, голов –
Шутить не могите с князьями,
И быстро чекисты хватали волхвов,
И кончилось все лагерями.
Ишь, говорят ни с того ни с сего:
«Долой оккупантов! Свободу – и всё!»
А Брежнев-генсек свою линию гнул,
Да так, что никто и не пикнул,
Волхвов он лишь раз про себя помянул,
И то саркастически хмыкнул:
Ишь, говорят ни с того ни с сего:
«Долой оккупантов! Свободу – и всё!»
