Был добр и скромен Фридолин.
Страшась греховных скверн,
Служил он, мальчик-селянин,
Графине де Саверн,
Она была кротка, нежна,
И что б ни молвила она,
Ее любое повеленье
Он исполнял в благоговенье.
Рассвет ли красит небосклон,
Иль вечер у дверей,
Слуга в заботу погружен
О госпоже своей.
И скажет дама не в укор:
«Сядь, отдохни!» — влажнеет взор:
Ведь служба — от грехов ограда —
Ему не тягость, а отрада.
Его графиня предпочла,
На зависть прочих слуг,
Не раз высокая хвала
Ему ласкала слух.
И для графини Фридолин
Был не слуга, а словно сын,
В расположении глубоком
За ним следила ясным оком.
Но Роберт — графский стремянной
Не мог обиды снесть,
Давно он черною душой
Взлелеял злую месть.
И, на охоту с графом мчась,
Коварной мыслью соблазнясь,
Он, полон лжи и лицемерья,
Стал сеять семя недоверья.
«О, сколь вы счастливы, мой граф,
Лукавя, начал он, —
Сомнений горьких не познав*,
Блаженный видеть сон.
Ведь кто б, придя в любовный пыл,
Супруге вашей ни грозил,
Клянусь — и небо в том свидетель
Ее опора — добродетель!»
Насупил брови граф тогда:
«Ты что там мелешь, раб
Как волны зыбки, как вода
Любовь и верность баб!
Размякнут пред любым хлыщом!..
О нет! Я строю на другом:
Одно лишь имя де Саверна
Страшит любезников безмерно».
«Вы трижды правы, господин, —
Обманщик говорит. —
Как глупо тот простолюдин
Себя надеждой льстит!
Подумать лишь: мужик, нахал
К графине страстью воспылал…» —
«Что?! — крикнул граф. — К какой графине?!
И сей безумец жив поныне?»
«Ужель до графа не дошло
То, что известно всем
Но коль вы скрыть решили зло,
Я буду глух и нем!» —
«Ты близок к смерти, жалкий пес! —
Граф, багровея, произнес. —
Ответствуй! Кто ж тот червь презренный?» —
«Да Фри долин — ваш раб смиренный.
Он, правда, недурен собой, —
Плетет злодей рассказ,
Меж тем как графа хлад и зной
Бросают в дрожь тотчас. —
С графини, бог его прости,
Не в силах взора он свести.
Стоит за стулом да вздыхает,
А вас почти не замечает.
А вот и вирши, наконец,
Взгляните поскорей!» —
«О, тварь!» — «Взаимности, наглец,
Здесь требует у ней.
Графиня все молчала, знать
Вас не желая огорчать.
Эх, мне бы сразу догадаться!
Ведь вам-то, граф, чего пугаться?!»
И граф помчался на коне
В ту рощу, где в печи
На жарком плавятся огне
Подковы и мечи.
Там неустанною рукой
Рабы трудились день-деньской.
Клокочет пламя, дуют парни,
Как стеклодувы в стекловарне.
Единство пламени и вод
Увидишь в том лесу.
Поток бушующий дает
Вращенье колесу.
И молоткам немолчным в лад
Бьет по листу огромный млат,
И, размягчаемое жаром,
Железо гнется под ударом.
И двум разнузданным рабам
Граф отдает приказ:
«Кто будет мною послан к вам
И первым спросит вас:
— Свершен ли графский приговор? —
Того швырните в печь, в костер,
Чтоб он, став пеплом и золою
Вовек не встретился со мною!»
Уж предвкушают крови вкус
Два дюжих кузнеца,
У коих, как железный брус,
Бесчувственны сердца.
Как громок, как свиреп их смех!
И раздувают парни мех.
Полны жестокости звериной,
Убийцы жертвы ждут невинной.
А Роберт к дому прискакал
И молвит: «Фридолин!
Поторопись! Тебя искал
Зачем-то господин».
И Фридолина граф зовет:
«Отправься в рощу, на завод,
И там узнай без промедленья,
Исполнено ль мое веленье».
«Быть, — тот ответил, — по сему!» —
Собрался побыстрей.
Но тут приходит мысль ему:
«А вдруг я нужен ей?»
Он пред графиней предстает:
«Я отправляюсь на завод.
Не дашь ли ты мне приказанья
Мой долг — свершать твои желанья!»
Графиня очи подняла,
И мальчик услыхал:
«На мессу б нынче я пошла,
Но сын мой захворал.
Так загляни в господень храм
И, вечным каясь небесам,.
Воздай мою молитву богу..*»
И он отправился в дорогу.
Спешит. Душа его светла.
Он видит милый лик.
И лишь окраины села
Он на бегу достиг —
С ближайшей колокольни он
Услышал тихий перезвон,
Торжественно зовущий к требе,
Широко разливаясь в небе.
«Коль бога на пути своем
Ты встретишь — подойди!» —
Он рек, вступая в божий дом
С молитвою в груди.
Но пусто в храме. Стар и мал
В ту пору жатву собирал.
Причетник с ними был. Священник
Один спускался со ступенек.
И Фридолин решает сам
Долг причета свершить:
«Не может служба небесам
Помехой делу быть».
Он ризу белую берет,
Святому старцу подает,
Идет в алтарь он и оттуда
Несет священные сосуды.
Расставил чаши, а засим,
Взяв в руки требник, он
За настоятелем благим
Вступает на амвон.
И, на колени пав с мольбой,
Звонит он в колокольчик свой,
Когда над ним, в конце хорала,
Три раза «Sanctus»1 прозвучало.
Священник, небом осиян,
Ввысь устремляет взор,
Над головами прихожан
Распятие простер.
И слезы катятся с ланит.
А служка в колокол звонит
И все склоняется в усердье,
Христово славя милосердье.
Он службу ревностно несет.
Церковный ритуал
И светлой мессы обиход
Еще он в детстве знал.
И не отхлынет чувств прилив,
Пока, молебен завершив,
Святой отец в поклоне низком
Не скажет: «Dominus vobiscum!»2
Но, прежде чем покинуть храм,
Идет он за алтарь
И молча складывает там
Сосуды и стихарь.
С благословения небес
Теперь к печам спешит он, в лес,
И «Pater Nos ter»3 без тревоги
Негромко шепчет по дороге.
А вот и печь. Сквозь черный дым
Рабов он увидал.
«Исполнено ль, — кричит он им, —
Что граф вам приказал?»
Скривив отвисшую губу,
Кузнец кивает на трубу:
«Печь нажралась и зубы скалит.
Пусть граф рабов своих похвалит!»
И к графу в замок мчится он,
Ответ рабов узнав.
Как будто громом поражен,
Его встречает граф:
«Мертвец! Откуда ты идешь?!» —
«С завода». — «Быть не может! Ложь!
Иль ты не сразу в путь пустился?» —
«Тотчас, как богу помолился.
Когда я утром в лес пошел, —
Простите, но скажу, —
Что долгом я своим почел
Проведать госпожу.
Она зайти велела в храм
И, сердцем вняв ее словам,
Молитву я вознес с любовью
О вашем и ее здоровье».
И, мучим страхом и тоской,
Граф в ужасе спросил:
«Но подожди! Ответ какой
Ты в роще получил?» —
«Мой граф! Запутанную речь
Сказал кузнец, кивнув на печь:
Мол, нажралась и зубы скалит,
Пусть граф рабов своих похвалит!»
«А где же Роберт? — граф вскричал,
Догадкою сражен. —
Его ты разве не встречал
Мной в лес был послан он!» —
«Нет, ни в лесу, ни у пруда
Я не видал его следа».
Тут граф воскликнул: «Ты свободен!
Свершился правый суд господень!»
И с непривычной добротой
Он говорит: «Идем!» —
И предстает перед женой,
Не знавшей ни о чем:
«Сей мальчик чист, как серафим!
Да будет милость наша с ним!
Кого людской навет ославил,
В беде всевышний не оставил!»
